скинул шкуру. И встал перед арматором обновленный, свежий.
— Гаер-Гаер, рыжий дурачок, — сказал приятным голосом, поигрывая сабельками, — неужто думал, одного Нум выведет? У Нума бойцов много, и все — я, все — Арена. Сколько нас?
Засмеялся.
Сколько нас? Никогда Гаер эту игру не любил.
— А я попробую сосчитать, сучий ты потрох.
***
Локуста прыгнула и вынесла его прямиком к Тамам Шуду.
Выпь спешился. Ноги не гнулись, спина — деревянная, как гробовая доска.
Предводитель Нума ждал его, соединив на груди руки. Визири одноглазые торчали высоко, много выше себя прежних. Так же тянулись от одного к другому вервия, но больше никого и ничего не было.
Только он и Тамам Шуд.
Локуста, предатели Отражения, весь Нум — все это происходило где-то… в другом отрезке. Они стояли друг против друга, а рядом была та самая яма, со дна которой Выпь некогда достал жеребенка. Принял дар.
Яма выросла в глубину и светилась слабо, пульсом.
Ты пришел. Я знал, что придешь.
Выпь сжал пальцы в кулак, будто смыкая их на горле противника.
Почувствовал — гладкое, прохладное дерево, словно прут. Поднял к глазам, удивленно разглядывая синюю стрелу. Грубо окрашенное древко. Плоский наконечник странного материала.
Я рад, что ты выбрал сторону. Мы схожи. Мы птицы одного пера. И мы вместе увидим, как рушится старый мир и поднимается из колыбели мир новый.
Колыбель, подумал Выпь, взглянув на яму в окружении визирей. Вот оно что. Вот почему Тамам Шуд этот Хом избрал, колыбель здесь устроил… Вспомнил — Комь, откуда он маску свою добыл… Маску. Вздрогнул, тронул пальцами лицо.
Настоящее, подумал.
Стой!
Тамам Шуд не успел.
Выпь прикрыл глаза, чуть откинул голову и вогнал стрелу себе в горло.
***
Темноту отбросили, точно сорвали пыльный бархатный занавес с окна. Хлынул свет, цвет — осенний, бледный.
Волоха растерянно, настороженно огляделся, не понимая, где находится. Темный исшарканный паркет, зеркала вдоль стены, к ним — полированный многими касаниями станок. Круто обернулся, уловив тихие шаги.
— Элон?!
— Здравствуй, милый, — улыбнулась маленькая балерина.
Русый рывком привлек девушку к себе, обнял.
Элон осторожно погладила спутанные пряди на затылке, чуть зарываясь пальцами в волосы, как любила делать при жизни. Тихая ласка, принятая между ними двумя. Волоху всегда успокаивали ее нежные касания.
Девушка отстранилась.
— Кто… кто сделал это с тобой? — руки Волохи скользнули по стройному телу в закрытом черном купальнике, пальцы прошлись по стежкам грубых швов. — Назови!
Элон бережно сдавила его кисти, отводя руки. Сказала, глядя в глаза.
— Тебе нельзя здесь оставаться, милый. Уходи.
Волоха оглянулся беспокойно, чувствуя, что их одиночество перестает быть. Кто-то близился. Элон толкнула его от себя.
— Тебя выведут. Тебя не оставят. Слушай голос, а я пока уведу того…
И — исчезла.
Волоха остался — один в танцевальное зале. Будто за стеной негромко звучали клавишные. Та самая мелодия, вспомнил Волоха. Зацикленная. О, Лут, неужели прима-ассолюта обречена была слышать ее — всегда? Танцевать под музыку своей смерти, кружиться, точно заводная кукла?
Не мог оставаться на месте, но и куда идти — не знал. Огляделся. Стена с зеркалами и стена арочных окон смыкались, точно убегающие вдаль рельсы. Двинулся вдоль станка, ведя рукой по полированному дереву, и не сразу заметил, что рядом шагает не его отражение, а некто в рыжем комбинезоне.
Оранжевый Король.
Волоха остановился. Король по ту сторону старчески-пятнистой амальгамы тоже не шевелился. Иванов видел странного вида комбинезон с какими-то нашивками, тяжелые ботинки, белый шлем, скрывающий лицо.
— Чего ты хочешь?
Чего хочешь ты?
Свободы, подумал Волоха. Мою корабеллу, мою команду, мой Лут. Двигаться вперед, жить.
Зеркало запотело, точно кто-то дохнул на него с обратной стороны, прочертил пальцем скобу улыбки.
Волоха услышал. Некто звал его по имени. Упрямо, раз за разом. Голос шел из глубины коридора, открывшегося вдруг в зеркальной стене.
Волоха ступал осторожно. Коридор больше походил на заброшенную штольню. Старая деревянная крепь, прерывистый водяной крап… Отдаленный гул — от него сыпалась сухая земля. И зов. Сперва Волоха его только слышал, но затем — увидел. Никогда бы не подумал, что голос может светиться, но этот — горел, полыхал, как дикий огонь.
…А когда приблизился — в глаза ударило ослепительное сияние.
Русый замычал, попробовал закрыться рукой.
— Прочухался! Волоха!
Волоха проморгался, прослезился, с трудом возвращая себе зрение. Над ним нависла небритая, паскудная донельзя рожа цыгана, в пятнах сажи и копоти. Даже всегда до блеска отполированная касаниями пальцев серьга была черной.
— Что… случилось, — едва шевеля распухшим языком просипел Волоха.
И вспомнил — все. Янтарный огонь, падение, мертвая сцепка… Он сам был корабеллой. Он не мог бы пережить…
Его вытащили. Вывели.
Ему не отняли память милосердно.
— Сообразил, ага? Встать сможешь? А, к хренам… Лежи. Я думал — ты все. Едва откопал. Оклемаешься, знай, я тебя так отделаю… Ух, как я зол, ох, как я зол! Ты кинул меня, как девку! Меня, раздери тебя Лут!
Цыган сел рядом, и Волоха увидел его руки с сорванными ногтями.
Осторожно повернул голову. Судя по всему, они с Лесом, остатками твари и янтарного огня просто рухнули всем на головы. Судя по всему, из-под мешанины обломков его Дятел и выковыривал.
Слух тоже возвращался. Громыхало, земля заходилась в трясовице: сражение продолжалось и без его участия.
Цыган пронзительно, коленцами, посвистал, и ему тут же, вразнобой, откликнулись.
— Мы с ребятами обшаривали тут все, — хмуро пояснил Дятел, глядя в сторону и сердито шмыгая носом, — но мне первому повезло, думал, хоть башку твою дурную отыщу, в глаза погляжу, на память выковыряю, над толчком повешу. Типа, тленом тлен, а помни, какой у меня…
— Дятел! — простонал Волоха и тот, фыркнув, замолчал.
Русый, чувствуя за собой вину, не стал оправдываться.
— Что Еремия?
— Цела, красотка. Удачно на пузо шлепнулась. Пока в отключке.
— Кто на корабеллах?
— Агон-Медяна командует, я свалил. Тренкадис дает и без нас просраться…
Волоха огляделся еще, но разобрать что-то было сложно. Тела и обломки.
— Мы хоть не на своих упали?
— Не, жопой на шеяку Нума сковырнулись, как свинья с насеста. Тут ихние солдатики как раз в каре строились, носок тянули. Кто из не-наших подбежал любопытствовать, что шумнуло, тех мы положили. Больше не совались.
Волоха приподнялся, сел. Тело было как чужое, но сабля — при нем.
Они с Еремией не должны были пережить…
И не пережили, окончательно понял Волоха. Лут разрешил ему выбрать желаемое — и он выбрал.
— Тут еще, такое дело, гаджо, — цыган непривычно, неприлично замялся, будто не решаясь
