смена дня и ночи, рождение и конец жизни, живое и мертвое, сегодняшнее, прошедшее и то, что приближалось и должно было слиться воедино со всем предшествовавшим, расчленились в отдельные звенья. Он мог лежать, бездействуя, и в то же время предвидеть. Именно в этом заключалось его утвердившееся, зрелое цепляние за жизнь, заставлявшее его прыгать, двигаться вперед, не останавливаться, не сдаваться. Он выпрямился и вытянул шею. От покрытого мхом камня напротив поднимался пар, было солнечно, но пахло снегопадом.
Снег пошел через несколько часов. Повернув голову, заяц наблюдал, как постепенно небо мрачнело, лес посерел а на голой ветке снежинки сразу таяли. С нижней стороны капли нанизывались в ожерелье, цеплялись за все, что попадалось на пути, только бы не упасть. В этом страхе перед падением было что-то мучительное и обреченное — в этом нежелании полететь вниз, зарыться в белый пух и завершить круг своего бытия. Он и раньше замечал: стоит появиться ветру, как капли мгновенно сливались в яростно устремляющееся к земле копье или же, распластавшись, примерзали к коре, а сейчас они дрожали, все ближе прижимаясь друг к дружке, будто вспоминая что-то свое, далекое. Но далекое он сейчас предчувствовать не мог — был голоден. Разрыв землю, поискал корень, погрыз куст и снова лег, сжавшись в комок, — тяжелая и неповоротливая, падавшая с неба лавина на глазах рушила все вокруг. Прежде всего воздух. Он почувствовал, что ему стало трудно дышать, лапки, живот, подбородок, спинка медленно тонули в снегу. Ему стало тепло, и он уснул, а проснувшись, увидел над собой небо — растаявшее от его дыхания снежное покрывало обледенело по краям и стало похожим на купол. Он сделал то, что проделывал всегда любой представитель его породы: пошевелил ноздрями и прислушался. Нигде ни звука. Заяц вытянул шею, спинка изогнулась, ястребиная лапа хрустнула, как сучок, — казалось, он старается прогнать душную тишину. Он не прыгнул, а начал стряхивать с себя снег и вдруг удивился: рядом кто-то другой, проснувшийся раньше, оставил след.
Он давно знал силу этих следов. Под ними зеленое пахло зеленым, опавшая листва — зрелым папоротником, земля — поваленным, набухшим от влаги деревом, а то муравейником — рыхлым, теплым, полным жизни. В этом запахе можно было утонуть, он кружил голову, от него исходила великая сила жизни, как от стремившегося вверх, к солнцу, дерева.
Вот так вдруг жизнь могла вернуться, вырваться из плена холодных теней, напомнить, что она здесь, рядом с тобой, в тебе, заглушить тревогу, заставить задрожать тело первозданным извечным ритмом закачавшегося от сильного ветра леса, доказать, что она подвластна тебе, но всегда свободна в своей устойчивости, в том, что еще недостигнуто и может остаться недостижимым, чтобы было ради чего радоваться и горевать, враждовать между собой и родниться, рождаться и умирать. Он попытался подняться на задние лапки, и ему это удалось. Теперь уже и ветер поведал ему кое о чем, и он, расширив ноздри, пошел по следу.
След местами возвращался, уходил в сторону, терялся в зарослях ежевики и среди нахохлившихся под снегом кустиков брусники, похожих на белых ежей, появлялся снова, путался, исчезал и возникал неожиданно, в двух шагах. Его глаза, обоняние и слух давно уже не жили такой напряженной жизнью, он вообще не думал о том, что могло произойти, просто бежал, бежал до тех пор, пока земля и небо не слились воедино: навострив уши, замерев в оборонительной позе, выпучив глаза, которые стали похожими на домик улитки, его ждала подобная ему.
Заяц был уже немолод и знал, как надо вести себя. Следовало остановиться, пока ее глаза привыкнут к его виду, затем сделать круг, обрызгать снег, чтобы на нем остались желтые пятна, приблизиться к ней и ласково коснуться мордочкой. Но он не сделал этого. Она сидела не шевелясь. В ее глазах не вспыхнула искра, казалось, они совсем погасли, задние лапы застучали, будто каменные, а синеватая снежная пыль, поднимавшаяся при каждом ударе, окрасила ее всю в сизый цвет. Инстинкт подсказал зайцу, что он не принадлежит к числу ее избранников. С нежеланным грузом на спине, он был не такой как все, ей было страшно. Он почувствовал, что его бьет дрожь, заморгал, не в состоянии открыть глаза, а когда веки наконец поднялись, зайчихи уже и след простыл. Снег блестел как стекло.
Сначала ему показалось, что этого не может быть, что все это ему снится, он услышал свое прерывистое дыхание, медленно и неловко перевернулся на другой бок, вытянулся и расслабился. Все потеряло значение — между миром и его восприятием мира упала пелена. Он был один. Немного погодя намокший во время бега кончик хвоста начал замерзать. Заяц проследил безразличным взглядом, куда уходил след, возле холмика он увидел свежие петляющие следы, а чуть в стороне вмятину, образовавшуюся под тяжестью двух тел. Выходит, жить — значит объединяться во имя продолжения рода. Главное — это зов сердца, а без него нет места на земле. Заяц вдруг почувствовал прилив такого одиночества, которое никто не в силах вынести — ведь никто не может выносить сам себя. Если бы он мог, то расплакался бы — годы научили его, что жить — значит сопротивляться, преодолевать, но для этого у него уже не было сил. Как ни смотри, жизнь трагична: рано или поздно она уходит. Но он знал, что в огромном, необозримом просторе у каждого есть свое, никому не известное место, и высшая справедливость состоит в приобщении к тайнам жизни, к ее празднику. Даже если краски выцветут, звезды поблекнут, кровь умерит свой бег, зрачки угаснут и перестанут видеть окружающий мир, далее полностью уйдя в себя, нельзя не смотреть, не чувствовать, быть безучастным. А в этом участии и заключается праздник жизни.
Он умер зимним утром — холодным, ветреным. Рядом не было никого, даже лисицы. Незнакомые руки когда-нибудь найдут его скелетик и увидят ястребиную ногу с вонзившимися в хребет когтями. Костяк принесут в школу и покажут детям как одно из чудес природы и будут хранить, пока не распадутся позвонки. (Живого зайца с торчавшей на спине костью видели только пастухи). Но все это произойдет в июне, на исходе весны. А теперь глаза его, странно выпученные и печальные, открылись — лишь на мгновенье. Он зажмурил их, смежил веки насильно, чтобы в них не попадали снежинки, — шел снег.
Перевод Н. Ерменковой.
КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ
Бай — почтительное обращение к старшему мужчине.
Гурт — стадо крупного рогатого скота, а также стадо однородных домашних животных.
Кистень — старинное оружие для нанесения ударов,
