вернула из сибирской ссылки, войдя во власть! Он обрел прежние же имения и получил от казны в пять крат более того, чем значилось в его расписке!
Барон Бронштейн чувствительно кашлянул. Как бы соболезнуя.
Екатерина, не поднимая головы, просмотрела еще семь подобных векселей, деньги по коим она возвернула. Откуда тогда непогашенные векселя? Подделаны али как? Ладно, скоро у иудея она спросит… крепко спросит…
Последней была долговая расписка Лестоку — французскому кутюрье, что сутками ошивался в передней принцессы Екатерины незадолго до переворота и работал более ушами, чем щипцами. Лестока она, уже Императрица, выставила из страны немедля после тронных торжеств. Выставила с тридцатью тысячами русских рублей. За оговоренное молчание. А денег-то ею было взято тогда у кривлястого французишки — сто рублей! На срочный найм трех карет — бежать в Петергоф, ко гвардии! Однако!
Императрица медленно подняла глаза на пархатого ростовщика. Взгляд Екатерины потяжелел. Она точно помнила, что никакой расписки за паршивый сторублевик Лестоку дано тогда не было! Ни ею, ни ближними!
Барон начал медленно приподниматься на стуле.
— Зецен зих! — низким горловым звуком осадила иудея Императрица. — Арбайт филе, филе. Зецен зих{18}!
Бронштейн отмахнулся от сего бабьего рыка, вытянулся в свой малый рост, достал из внутреннего кармана тонкой кожаной работы бумажник, медленно вытянул из его нутра полулист крепкой бумаги. По орластому вензелю на верху полулиста Екатерина узнала сразу — от кого бумага. Писал к ней, видать по буквицам, король прусский — Фридрих.
Екатерина, прежде чем взять бумагу, налила себе из графина воды. Обмочила губы о край стакана. Вода была родниковой, поставлена на стол полчаса назад. Но Императрице вода на сей раз показалась теплой, даже — горячей.
Король Фридрих писал самолично, скукоженными буквами, так хорошо известными Екатерине. По иным временам, сия личная записка была бы сущей безделицей, ибо гласила: «Ваше Величество! Родственники и друзья Иоанна Шестого припадают к Вашим стопам в неутолимой надежде узнать о здоровий Иоанна и с надеждою скорой встречи с ним. Ваш Фридрих, король прусский».
Это была не межсемейная записулька. Это был документ силы страшной и намека кровавого.
Записка Фридриха прямо называла имя Императора России Ивана Шестого, прямого потомка династии Романовых и близкого родством самым влиятельным королям Германии, Дании и Швеции. Тот Иоанн
Шестой с тех пор, как был еще прежней Императрицей Елизаветой Петровной посажен в Шлиссельбург, так до сей поры в той крепости и сидел в полном потае, невидимый ничьим взорам. Все принесенные иудеем долговые бумаги не стоили и миллионной доли полулиста с каракулями короля Фридриха. Ведь то, по сути, был почти приказ, да с шантажной угрозою — отдать трон легитимному императору семейства Романовых! Иоанну Шестому отдать трон!
— Сядь… скотина! — сквозь зубы прошипела Екатерина, бешено глядя в выпуклые черные глаза иудея.
Барон легко повиновался, осел на узком кресле и с тем же доверительным сочувствием интимно молвил:
— Конечно, конечно! Работы, верю, сейчас будет много, много. Верю!
Екатерина позвонила в колокольчик. Мигом в кабинет вошел дежурный секретарь — граф Салтыков.
— Барону — вина… испанского, мне холодной воды! — распорядилась Екатерина. — Да… еще вот что, Михайло Ефграфович! Распорядись, милейший, дабы Степан Иванович Шишковский прибыл сюда и никуда более не отлучался. Ждал моего приказа. И свечу мне зажги… Вроде как пасмурно стало…
Восковая свеча полупудового веса ярко пыхнула, и язык ее пламени поднялся почти на ладонь. Дверь в кабинет осторожно закрылась за молоденьким графом Салтыковым. Он широко улыбался. Если Императрица так явно велела вызвать к ней ката Шишковского, ноне во граде Петербурге будет о чем посмеяться ввечеру!
С огромного носа банкира Бронштейна на светлую скатерку стола нечаянно упала мутная капля. Он засуетился, выковыривая в кармане батистовый платок. Екатерина невозмутимо жгла на пламени свечи личное послание короля Фридриха.
***
Через час, в присутствии надушенного без меры кельнской водой Степана Ивановича Шишковского, барон Бронштейн интимно доверил Императрице, что за пакость он сочинил. Скупил через прислугу знатных фамилий за малые рубли давние, всеми по-русски забытые втуне, расписки Екатерины и думал взять поживу. Такова есть его работа и жизнь финансиста.
— А у Лестока как купил фальшивый вексель? — Томно бубнил уже в пятый раз Шишковский, не слушая покаянных слов иудея.
И в пятый раз барон отвечал, что сию фальшивую ересь ему подсунул граф Панин. Откуда появилось письмо от короля Фридриха, про то барон не говорил. Да Императрица и не спрашивала. Она понимала, что подлый иудей и при ста ударах на дыбе про письмо Фридриха не скажет. Жить больно хочет. Давишь их, давишь, а жить — хотят… пуще денег.
Всего по лежащим на столе бумагам Екатерине следовало бы выплатить Бронштейну без малого три миллиона русских рублей — в ефимках. Или лучше векселем на голландский банк Вест-Индской компании. Одним этим векселем за личной подписью Императрицы барон Бронштейн мог махать до скончания живота, получив много прелестей жизни и навечно унизив Вседержительницу российскую…
Дело было ясное — за иудеем в этой финансовой афере стоял вспыльчивый, но все же свой русский граф Панин. А вот за прознанием про Иоанна Шестого стоял некто пошире властью и позлее в возможностях, чем первый министр росссийского Двора… Кто знает про живого российского Императора Иоанна… при живой пока Императрице и Самодержице российской Екатерине Второй?
Кто — Бронштейн не признавался.
Государев кат — Степан Иванович Шишковский — по молодости лет, важности государевых забот и скорости для — ездил верхами, при двух казаках. И даже в кармане камзола всегда держал нагайку.
Вытащив из кармана нагайку, саданув ею по спинке пустого кресла, что стояло напротив неудачно попавшегося барона, он велел Бронштейну подняться и следовать за ним.
— У меня теперь в особом кресле посидишь, — сообщил он Бронштейну. — Любопытное у меня кресло, для любой жопы подходит!
Екатерина кашлянула.
— Ваше Императорское Величество! — поклонился Шишковский, — сие есть слово из работного словаря нашего государевого дела! Если задел твое царское ушко грубым словом — не обессудь. Для твоей милости стараемся и на благо империи.
Барон было заупрямился идти, забормотал на старонемецком языке обычную мольбу.
Екатерина отвернулась к иконе Николая Чудотворца, стала креститься.
После обеда, часа через два после гулкого выстрела полуденной пушки, личный курьер главы канцелярии тайных государственных дел Шишковского привез Императрице все расписки, найденные при иудее, и полное его признание в противугосударственном деле.
По той Бронштейном подписанной бумаге выходило, что «дабы иметь постоянное управление Императрицей Всероссийской, полагаясь на ее иноземное
