дружинника узнал сразу.
Изготовлял их во всё государстве один только Вол, снабжая добротным булатом не только новгородцев, но и жителей прочих земель — с княжеской дружиной в том числе. А это значит, что бунтовщики либо убили его и завладели складами с товаром, либо он был с ними заодно — в это верилось гораздо меньше.
Остаётся надеяться, что даже с таким оружием горожане не станут головной болью для князя: в конце концов, в отличие от знающих толк в ратном мастерстве дружинников и посадского войска, сеча не была для тех привычным делом, и чаще они пребывали в компании сохи или гончарного круга, нежели острого меча.
От размышлений Сверра отвлекает вопрос одного из мятежных горожан, заданный с издёвкой.
— Вы бы коней на привязи оставили, а то своих же испугаете, — присвистнул он, глядя на дружинника и его скакуна. — Лошадь-то породистая, посмотрю… И сам красивый, отмытый. Боярский сын, небось?
— Боярский… Из рода Путяты, — называет первое же пришедшее ему в голову имя одного из гостей на княжеской свадьбе скандинав и хмурится: только сейчас он замечает на детинце синее пламя, символ восстания против власти. — С вами вместе желаю бок о бок сражаться, да из оружия только нож — много ли я им крови пущу игоревым прихлебателям?
— В третью дверь по переулку поди, там этого добра навалом. Только ты б… Сделал с собой чего, а то, глядишь, перепутают тебя в темноте, безбородного да с космами, с девкой — пускай и долговязой! — скалится беззубым ртом мужчина и кивает своим спутникам. — Вперёд, как глупо замесить глину и ждать, пока сама она превратится в кирпич, так и город мы не вернём, ежели своими руками того не сделаем!
— Как звать тебя, добрый человек? — немного погодя, бросает ему вслед Сверр.
— Первак, окунев сын.
— Спасибо тебе, Первак.
— За что благодаришь? — так ничего и не поняв, удивлённо приподнимает русые брови новгородец.
— За дельный совет.
По прошествии нескольких минут, когда улица снова становится безлюдной, он на прощание мягко хлопает по крупу Молнию, отпуская её подальше от кишащего негодяями района, а затем тянется к поясу с кинжалом. С решимостью, острой как нож в его длани, Сверр одной рукой собирает свои длинные светлые волосы в хвост, второй же принимается их обрезать.
Один за другим локоны падают к ногам, за ними тянется и ладонь, но только чтобы зачерпнуть немного пыльной земли и посыпать её на голову, испачкать лицо с зажмуренными глазами, измазать штаны да рубаху.
Спасти сына Богуславы из обиталища восставших у прежнего Сверра не было никаких шансов, зато Сверр новый может сделать это — и даже больше. Остаётся лишь посетить место, которое посоветовал Первак, и понять, что замышляют бунтовщики.
* * * * *
Словно раненый зверь, неслышно бежала она по опустевшему городу, не отвлекаясь ни на лязг оружия вдалеке, ни на сполохи пожаров, ни на отчаянные вопли и стоны — ноги сами несли Забаву вперёд, к заветной лачуге.
Боги, казалось, соблаговорили девушке, и на пути не встретилось ей ни единого препятствия. Раз так, то, быть может, и сейчас удача улыбнётся ей в последней раз, а потом пусть хоть до конца дней не являет своего светлого лика!
Не переводя дыхания, Забава перебежала через крохотный сад и остановилась на пороге покосившейся от времени хибары. Рука тянется к двери с глубокими, похожими на морщины на иссохшей старческой коже, трещинами и ударяет по ней кулаком раз, два, три… тринадцать!
— Баба Злоба! — почти отчаявшись, кричит она в темноту. — Баба Злоба, отвори!
Старуха, заслышав похожие на барабан звуки, кряхтит, ворчит, но медленно выплывает из своей заставленной хламом да зельями обители и открывает дверь с жалобным скрипом петель.
— Чего надобно тебе? — пучит она на девицу заспанные глаза и чешет голову со всклокоченными аки гнездо седыми космами. — Ночь на дворе, а она шастает, да ещё и когда блудички (2) мерцают и зазывают в могилу за собой.
Дряхлая рука показывает на синий огонёк, смутно видный вдалеке между деревьев да беспорядочных лачуг. Забава вздыхает и устало, вымученно улыбается:
— То сигнальный костёр в детинце, не блудички, бабушка…
— Ты старую не учи! — грозит в ответ Злоба указательным пальцем с длинным, похожим на совиный коготь, ногтём. — Блудички там, сотнями кружат над крепостью, ждут пополнения в стаю свою, на костях люда вадимова Рюрик детинец свой возвёл — вот и повелись они с тех пор там. Так почто явилась?
— Молодец, бабушка…
— Ба, молодец! — вскидывает руки старая ведьма и щурит один глаз, что придаёт ей одновременно и глубокомыслие, и делает забавной. — Прежний али другой какой?!
— Баба Злоба! — цокает Забава и, на сей раз уже не сдерживаясь, принимается рыдать. — Тот же. Хладный весь, дрожит и крови потерял много. Говорит, уйдёт он из мира нашего — да разве я пущу?!
— Коли вся в тревоге, то не стой на пороге, — как рукой снимает с лица лекарши издёвку, и становится оно вдумчивым, собранным, сама же карга увлекает дочь трактирщика за собой внутрь.
Под крышей жилища стоит всё тот же непередаваемый смрад из запаха трав, органов да частей тела, жира и разных камней, которыми забиты до отказа каждая полка, каждый стол, но Забава словно и не обращает на это внимания и, будто зачарованная, проходит вперёд и садится на заменяющий кресло старый щербатый пень.
— Вещи есть его? — косится на девицу строгий взгляд, пока костлявые руки молниеносно, будто бы сами по себе, смешивают какие-то коренья, порошки и лапки мелких зверей в старом чугунном котле с водой. — Чую неладное я, в который раз с ним такое на моей памяти за неделю? Второй?
— Второй… Рубахи клок, прямо с тела — да с кровью, — наученная опытом, протягивает бабке багровую тряпицу девушка, и та мигом оказывается в сосуде вместе с прочими ингредиентами. Забава старается не выказывать волнения, но чувствует, как по спине её бегут мурашки — не то от сырого воздуха, не то от страха узнать, что же увидит в тёмном омуте Злоба.
Старуха, сгорбившись над пузырящимся котлом низко, будто на плечах у неё лежал невидимый мешок с камнями, плюёт в чан и опускает туда указательный палец, принимаясь медленно водить им по часовой стрелке и приговаривать себе под нос:
— Кора ивы да водица
Из полоя,
Длань куницы,
Корень дуба, цвет левкоя,
Глина с берега у Прости (3)
Да пожитков хлопца горсти
В глубине твоей потонут.
Пусть покажет правду омут.
Глаза карги, до этого мутные
