наши ли случаем?
— Нихрена не вижу, — благодушно отвечает ему Зоран. — Пусть хоть наши, хоть не наши — главное, чтобы легки на подъём были!
— Ха, да уж как им тяжёлыми быть — наверняка уж по уши хмелём людским залились! А вот мне всегда любопытно было… О, так прямо сейчас и выясним — знаток же у нас теперь есть всего людского! Вран, а чегой-то мы пьём-то сегодня, а?
— Мёд, — коротко Вран отвечает, вперёд трогаясь.
Лилось сегодня и впрямь из-под ножей, в косяки дверные воткнутых, не молоко, а мёд настоящий — весь день Горан с Зораном самоотверженно его в горшки собирали да через оконце друзьям передавали. Сколько выкачали из деревни бывшей врановой — одному Чомору известно, этому, собственно, и способствовавшему. Улыбнулся бы Вран раньше хитрости этой, позабавила бы она его, особенно когда Горан уточнил, что не из бочек, а прямо из чаш людей, изрядно подвыпивших и ни на что внимания не обращающих, мёд этот в посуду лютов течёт — но…
Не было у Врана как-то сегодня на забавы настроения.
Сомневался Вран, что удастся ему в веселье общем участие принять.
«Русалки при одном виде твоём в воду прячутся». «Упыри от тебя, как от кола осинового, отшатываются». Не был Вран больше гостем желанным у тех нечисток, что Белые болота населяли — так почему же чужие его привечать должны?
Слышит Вран песни тягучие, друг друга перебивающие, друг на друга наскакивающие, напрыгивающие, друг друга отталкивающие — но в последний миг с удивительной стройностью в единую сливающиеся. Нет у лютов никаких приспособлений музыкальных, ни свистулек, ни рожков у них даже не найти — да и не нужно им это, похоже. Хорошие и без этого и у лютов, и у нечисти водной голоса. Прекрасно и без музыки ночь глубокую раскрашивающие.
Всё ближе и ближе Вран к костру подходит — всё больше и больше он становится, всё выше и выше, всё жарче и жарче. И ярче. И тени вокруг уже не очертаниями загадочными, а вполне узнаваемыми образами перед глазами предстают.
Вот Верен, например, в обществе двух русалок, под руки его взявших, то из одной, то из другой чаши каменной весело потягивает. Вот Искра над чем-то среди упырей смеётся — жутковатые упыри, бледные, только щёки у них красные, как пламя само, и странно, чужеродно Искра в рубахе своей нарядной, с побрякушками резными, в волосы вплетёнными, среди них выглядит — но, кажется, устраивает её всё. Вот Сивер нового собеседника себе по духу нашёл, на уши водяному присев, — а водяной и не возражает. И Веш не возражает, с горящими от любопытства глазами их разговоры слушая.
Вот Бая…
Вот Бая, с другим водяным в забавном, нелепом танце, взявшись за руки, покачивающаяся, — близко-близко к огню, один неверный шаг — и в пламени костра они исчезнут. Наброшен на плечи водяного плащ игриво баин, весь в пятнах от невысыхающей болотной тины — но Баю это не волнует. Освещает огонь её стан стройный, на рубахе белой отблесками рыжими лениво поплясывает, в волосы тёмные забирается, веснушки, с наступлением лета ещё отчётливее ставшие, поглаживает. Поглядывает на Баю добродушно Радей, как обычно, чуть в стороне ото всех стоя, — а Лесьяру Вран и не видит почему-то. Может, тоже она, как и старики некоторые, решила в празднике этом не участвовать.
Но большинство стариков уже здесь — как и все люты взрослые и молодые. Всё племя вокруг костра растянулось: кто-то сидит, кто-то лежит, с нечистками беседуя, кто-то в танцах нескладных и дурашливых по земле с ними переступает. И Ладу Вран подмечает, и стариков зиминых, и саму Зиму, и лютицу беременную, Снежу, кажется, с мужем. И чутко Зима сразу же, с русалками голыми хихикавшая, голову к Врану поворачивает, хоть и далеко он ещё.
Ох.
Конечно, было бы лучше, если бы Бая его заметила — однако развеивает мысли врановы невесёлые почему-то взгляд этот тёплый, полный надежды зимин. Может, пронесёт всё-таки? Может, не до него сегодня русалкам пугливым будет? Не к ним же он идёт, ничего же он им при стольких лютах не сделает. Это-то они должны же понимать?
И ловит Вран второй взгляд долгожданный — баин. И улыбается тут же ему — но Зима, к сожалению, на свой счёт улыбку эту принимает.
Как обычно.
— Вран! — радостно она кричит.
И подхватывает русалок под локти, за собой их увлекая.
О нет. Вот это не к добру.
Хотя…
— Идите, идите, — быстро Вран Горану с Зораном и Нереву говорит, останавливаясь. — Я потом к вам подойду. Попозже.
— Я думал, не Зима мысли твои занимает, — замечает Нерев.
— Из-за неё ты, что ли, на месте торчать собираешься? — спрашивает и Горан озадаченно. — Из-за Зимки? Да ты глянь, Вран — Бая на тебя смотрит.
— Да, глаз не сводит, — поддакивает ему Зоран. — Чегой-то ты…
— Ничегой-то, — огрызается Вран. — Я же сказал: идите. Ну? С Зимой со мной постоять решили?
— Ну, Зима — это ничего так, — признаёт Зоран.
— Да, очень даже ничего. Я бы даже сказал…
— Ну вот подождите немного — и сами ей всё скажете. Нерев, уведи их, леса ради.
— Хорошо, — пожимает плечами Нерев. — Как скажешь, Вран.
Переглядываются Горан с Зораном — но с послушным гоготом вперёд трогаются, когда Нерев грубо их в спины подталкивает.
Очень даже хорошо, что Зима уверенно к нему с русалками направилась — не придётся Врану отношение к себе нечисток на глазах у всех лютов проверять. Сейчас с помощью этих русалок он во всём и убедится.
И стоит Вран там, где стоял, и приближается к нему Зима воодушевлённая, внимания даже на Горана с Зораном, сально ей склабящихся, не обращающая, не то что на русалок своих — а стоило бы. С каждым шагом её всё испуганнее они на Врана таращатся. С каждым новым сокращающимся хвостом волчьим всё яснее Врану становится, что вряд ли ему сегодня удастся у костра с Баей посидеть.
— Вран! — весело Зима повторяет, уж совсем близко к нему подходя. — Наконец-то! Уже целый час прошёл — что вы там у стариков делали? Уж думала я, вообще ты не придёшь!
— Да Горан с Зораном… — начинает Вран, не на Зиму — на русалок глядя.
— Ох, хозяюшка, смилуйся, — выдыхает одна из них.
Те самые это русалки, которые гребешками своими несуществующими Врана донимали. Только совсем они что-то теперь, похоже, в игры свои с ним играть не хотят.
— Ох, хозяюшка, отвадь, — лопочет и вторая. — Ох, не знали мы,
