Книга Детектив и политика 1991 №4(14) - Эрик Кристи

обычно и сотрудников органов. "А знаете, сколько наших товарищей погибло во время сталинских чисток?" — аргумент агентов КГБ в ответ на упоминание о его прежней истребительской функции, когда эта организация существовала под другими аббревиатурами: ЧК (Чрезвычайная комиссия) — ГПУ (Государственное политическое управление) — НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) — НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности) — МГБ (Министерство государственной безопасности) — и, наконец, КГБ. Столь частое изменение названия продиктовано, в частности, постоянным открещиванием репрессивного ведомства от собственной деятельности и попыткой, если можно так выразиться, каждый раз начать жизнь сначала.

Это организация, в которой советские вожди жизненно нуждались и которой одновременно смертельно боялись, так что у них наблюдалось нечто вроде синдрома КГБ. При Сталине она обладала абсолютной властью. Когда Отто Куусинен, покровитель Андропова, фиктивный премьер-министр так и не завоеванной СССР в "зимнюю войну" 1939/40 года Финляндии, пришел к Сталину хлопотать за арестованного сына, великий вождь, вынув изо рта погасшую трубку, сказал:

— Ужасно, но что я могу с ними поделать? Они уже половину моих родственников пересажали, и я бессилен их спасти.

А уже к андроповской эре в КГБ относится московский анекдот о том, как на заседании Политбюро премьер Косыгин шепчет генсеку Брежневу: "Будь осторожен с Андроповым — говорят, он стукач". Анекдот не только остроумный, но и провидческий. Как мы увидим дальше, опасения Косыгина оказались вполне оправданными, хотя Брежнев и не внял предостережению. Либо внял, но было уже поздно…

Назначение Андропова в КГБ означало, что нужда в этом ведомстве пересилила в кремлевских вождях страх, что ввиду обширности исполняемых функций — включая тотальную слежку за советскими гражданами, в том числе и за обитателями Кремля, охрану границ, шпионаж за границей и даже контроль над армией — оно может в конце концов опять превратиться в государство в государстве, как уже не раз с ним случалось. Правда, попытки Берии и Шелепина противопоставить тайную полицию партийному аппарату были вовремя пресечены — по-видимому, Брежнев и его коллеги надеялись и на этот раз в случае необходимости принять экстренные меры против нового главы КГБ. Однако, как показало время, они не учли множества привходящих обстоятельств — прежде всего, что Андропов извлечет урок из неудачного опыта предшественников. Назначение в КГБ было и в самом деле его счастливым билетом в кремлевской лотерее и одновременно — несчастным для тех, кто надеялся этим назначением положить конец политическим колебаниям первых послехрущевских лет. Воспользовавшись знаменитой формулой Карла Маркса, можно сказать, что Брежнев и его коллеги сами вырастили своего могильщика.

В отличие от всех предшественников на посту шефа тайной полиции Андропов обладал даже чувством юмора, несколько, правда, зловещим для тех, на кого он был обращен. Одной из первых жертв этого юмора пал представитель английской торговой фирмы, подданный Ее Величества королевы Великобритании Микола Шарыгин-Бодуляк, украинец по происхождению. Его арестовали в Москве по подозрению в шпионаже. Однако на первом же допросе следователь КГБ цинично заявил:

— Обвинение — ерунда. Подпишите обязательство поработать для родины, и милости просим — обратно в гостиницу.

Около полугода продолжались уговоры, перемежаемые угрозами отдать под суд по обвинению в измене родине, хотя родиной Миколы была Англия, куда его вывезли еще ребенком. Однажды следователь предупредил, что с ним будет говорить председатель Комитета государственной безопасности. Арестованного повели по этажам и переходам. В огромном кабинете ему был задан один только вопрос:

— Ну как, еще не передумали? Все еще отказываетесь поработать для родины?

— Моя родина — Великобритания, — тихо ответил Микола.

— Ну что ж, тогда судить! — сказал Андропов невысокому мужчине, который стоял рядом. — Уведите.

— Но он действительно английский гражданин, — тихо возразил помощник.

И когда Миколу уже выводили из кабинета, до него донесся ответ Андропова, произнесенный достаточно громко, чтобы его услышали:

— Я надеюсь, английская королева не объявит нам войну из-за Шарыгина…

Он оказался прав — английская королева не объявила Советскому Союзу войну, и Микола Шарыгин-Бодуляк отсидел в лагерях строгого режима и тюрьмах "десятку" за шпионаж, а по освобождении еще несколько месяцев отчаянно боролся за возвращение в Англию — ему навязывали советский паспорт, с тем чтобы он остался на "родине".

Не знай мы Андропова ближе, нам бы ничего не оставалось, как гадать — зачем ему понадобилось улыбаться крымским татарам перед тем, как возглавить крестовый поход против них, либо шутить над человеком, которого отправлял в длительное заключение. Но вспомним Венгрию: Андропов — это жандарм в смокинге, в белых перчатках, с иезуитской улыбкой на устах. В наши задачи входит, скорее, его политическое жизнеописание, чем психологический портрет — поэтому отошлем читателя к Достоевскому с его иезуитами из подполья: там он найдет верный ключ к постижению ''загадочной русской души" нового кремлевского вождя.

Мы же вернемся к концу 60-х годов, когда главе имперской тайной полиции предстояло более серьезное "рабочее" испытание, чем организация геноцида крымских татар. Дело в том, что хрущевская "оттепель", которая после государственного переворота 1964 года сменилась "заморозками" на всей территории Советского Союза, продолжалась, однако, в пограничном поясе империи, в странах Восточной Европы. А в одной из них даже превратилась в Пражскую весну, хотя она и началась в разгар зимы 1968 года и затянулась до полуночи 20 августа, когда войска пяти стран Варшавского пакта (без Румынии) со всех сторон напали на Чехословакию, и к утру страна была оккупирована.

Роль Андропова в Чехословакии схожа с той, какую он сыграл в 1956 году в Венгрии, несмотря на коренное отличие Пражской весны от Венгерской революции. В Чехословакии не было ни уличных боев, ни охоты за сталинистами и линчевания их на перекрестках и площадях, ни осквернения памятников советским солдатам, ни даже грубых антисоветских лозунгов. Это была самая корректная, самая джентльменская революция в советской империи, что объяснялось и учетом чехами и словаками опыта предыдущих восстаний против русского господства, и их усредненно-европейским уравновешенным, в отличие от венгров и поляков, национальным характером. И вот именно на эту особую революцию и был наложен венгерский стереотип, вытекающий из посольского опыта Андропова 1956 года. А так как стереотип и реальность не совпадали, то Комитет государственной безопасности стал в