— А вот не надо тут намёков! Нормальный у меня характер!
— А я что спорю! И у дочери твоей он будет замечательный. Вы смотрите, хорошо её там воспитывайте, мне на ней лет через двадцать ещё жениться.
Я прыснула.
— Ты только Ваньке об этом не скажи! Он нас с тобой сразу… того.
— Что не скажи? — раздался рядом голос Чемезова. Он обогнул наш столик, и встал за моей спиной. Впрочем, не забыв при этом протянуть руку Бодлеру, которую тот с готовностью пожал.
— Да так, наши личные тайны, — хмыкнул Дима.
Ваня выжидающе посмотрел на меня:
— Мне стоит переживать?
— Ничуть, — махнула я рукой и невинно захлопала ресницами.
Ваня наклонился ко мне и очень по-хозяйски поцеловал, явно демонстрируя Бодлеру кто тут чей муж. После чего погладил меня по щеке.
— Потерпишь ещё минут пятнадцать? Я попытаюсь спасти Гинберга от коготков Давыденко, и домой поедем.
Я послушно кивнула. И Ванька направился в сторону обозначенной парочки.
— Ты счастлива? — вдруг серьёзным тоном спросил Дима.
Сначала растерялась, не зная, как правильно ему объяснить, но потом всё же смогла подобрать нужные слова.
— Дим, счастье — это слишком эфимерное понятие. У нас с Ванькой проблем в жизни и в голове ещё на сто лет вперёд хватит. Но мы с ним на своём месте, и каждый сделал тот выбор, за который готов нести свою ответственность. Мы любим и любимы, и будем бороться за своё до самого конца. Если это счастье, то да, я счастлива.
Бодлер медленно моргнул, принимая мой ответ.
— Значит так тому и быть.
Мы с ним ещё какое-то время поболтали о всяких пустяках, пока Ваня издалека мне не просигналил, что пора собираться. Я встала со стула, когда Димка не утерпел и задал свой саркастичный вопрос:
— А рыжую чего не позвали?
— Понравилась? — попыталась подколоть его я.
Тот неопределённо пожал плечами.
— Если будешь плохо себя вести, то ко дню рождения подарю тебе её номер телефона, — пообещала я, и, обняв его на прощание, поспешила раскланяться с остальной своей семьёй, чтобы уже наконец-то отправиться домой со своим мужем.
И уже оказавшись дома, Ваня крепко прижмёт меня к себе и сумеет сказать всё самое главное только одним взглядом своих пронзительно-голубых глаз.
