— Я не желаю обосновываться в Америке! — выкрикнула Женевьева, которую столь благоразумное деловое обсуждение ее будущего привело в отчаяние.
Обосноваться в качестве кого? Она встала и расправила плечи. Если это конец их любви, то она сделает его таким, каким она считает нужным.
— Я имею право сама принимать решения и сама выбирать собственную судьбу. Разве не это ты предложил сделать мне, когда взял из дома моего отца? Меня нельзя просто так вычеркнуть из жизни, откупиться от меня, как от надоевшей любовницы. — Рыдание сдавило ей горло. — Тебе нет нужды беспокоиться обо мне. Ты не несешь за меня ответственности. Я никогда не была помехой в твоих делах и намерения такого не имела. — Она смахнула непрошеную слезу и без паузы продолжила:
— И мне не нужны твои деньги, чтобы обосноваться, благодарю.
Доминик был так потрясен этим яростным монологом, что слушал не прерывая, но, когда янтарный вихрь ее шелкового платья метнулся к двери, бросился за Женевьевой.
— Что это ты такое несешь, глупая девчонка? — Голос его звучал всего лишь раздраженно, словно он разговаривал с неразумной капризулей, и надо признать, что именно так он и думал о Женевьеве в тот момент.
Доминик не вникал в слова, не слышал боли зрелой женщины в ее голосе, он воспринимал упрямство Женевьевы лишь как недозволенные пререкания избалованного ребенка, не желающего делать то, что велят.
Его слова, тон, какими они были произнесены, тяжесть его руки, погладившей плечо, оказались последней каплей. Женевьева вырвалась и побежала в вестибюль. Всего секунду Доминик стоял пораженный, а потом бросился за ней. В этот момент услышал громкий крик Сайласа и грохот и звон разбитого стекла.
Увидев Сайласа, лежащего на спине среди осколков хрустальной посуды и залитого темно-красными подтеками марочного портвейна, Доминик застыл в дверях, потеряв несколько драгоценных секунд: Женевьева успела пулей выскочить через парадную дверь на улицу, прежде чем дважды пострадавший за этот день Сайлас и совершенно сбитый с толку Доминик сумели прийти в себя.
— Господи Иисусе! — Доминик почувствовал дуновение холодного ветра и, не обращая внимания на Сайласа, подбежал ко все еще распахнутой двери.
Женевьева янтарным вихрем уносилась по улице. Доминик бросился вперед, выкрикивая ее имя. На углу он увидел закрытый экипаж с занавешенными окнами, и его охватила паника: он понял, что Женевьева, целиком погруженная в собственное горе, не замечает кареты. Делакруа закричал, чтобы предупредить ее, но ему только и оставалось, что с роковой неизбежностью наблюдать за тем, как коренастая фигура выпрыгнула из экипажа, и Хрупкая Женевьева тотчас исчезла в складках ее темного плаща. Лишь по взметнувшейся длинной юбке да мелькнувшим из-под нее белым кружевам можно было догадаться, как неистово она сопротивлялась. Из глубины кареты протянулась еще пара рук, и Женевьеву втащили внутрь. Хлопнула дверца, и экипаж завернул за угол прежде, чем Доминик успел пробежать половину расстояния до него.
— Проклятие! Дьявол! — Тяжело дыша и брызгая вином, появился Сайлас. — Чего это она взбесилась, месье?
Доминик неподвижно стоял на тротуаре. Он закрыл глаза и запустил пальцы в и без того взъерошенную от ветра и быстрого бега шевелюру.
— Это я виноват, Сайлас! Боже милостивый, поверить не могу, что оказался таким бесчувственным простофилей! Надоевшая любовница! Женевьева подумала, что я отправляю ее потому, что… и правильно, что еще она могла подумать? Не могла же она читать мои мысли. Я ведь, черт меня побери, не сказал ей ни слова о том, что чувствую… я ожидал, что она… — Капер яростно выругался.
— Что мы теперь будем делать? — спросил Сайлас, плетясь за капером в спальню и оставив попытки что-либо понять.
— Сначала надо разузнать, куда ее увезли, — буркнул Доминик, доставая из ящика стола два пистолета.
— Да, месье, — с непробиваемым спокойствием согласился Сайлас. — Но как это узнать?
— Фуше снабдит меня адресом Леграна. — Доминик засунул пистолеты за пояс. — Начнем с этого. Понадобятся люди — с полдюжины. Ты знаешь, какие мне нужны. Приведи их сюда к вечеру. Мы не можем терять ни минуты.
Лицо Доминика исказила гримаса боли, и на этот раз Сайласу было нетрудно понять ее причину. Он мрачно кивнул и вышел из дома.
Стараясь гнать от себя чудовищные картины, которые рисовало ему воображение, Доминик вскочил в седло и снова отправился в Елисейский дворец. Однако обнаружил, что, утратив привычный контроль над событиями, он потерял и способность здраво мыслить и, следовательно, эффективно действовать. Что, будь проклято все на свете, они с ней делают? Неужели причинят ей боль? Хватит ли у Женевьевы ума отдать им то, чего они хотят, без сопротивления? Доминик Делакруа хорошо представлял себе, что именно этим игрокам от нее нужно. Боже милосердный! Ведь случилось же тогда, в Марокко, так, что команда галеона ворвалась в рыбацкую деревушку в поисках сбежавшего пленника и наткнулась на неожиданную забаву. В голове бешено проносились картины — нагая, истерзанная, поруганная! Он как сейчас слышал ее отчаянные рыдания — о, как она рыдала от горя и унижения в тот страшный день!
Вместо невозмутимого властного креола перед Фуше предстал мужчина с затравленным взглядом и посеревшим лицом. За поясом у него торчали два пистолета, шпага висела в ножнах, и было ясно, что он намерен пустить в ход весь этот арсенал.
— А я уже собирался послать вам записку, — сказал Фуше. — Бонапарт готовится выступить на Брюссель и сразиться с Веллингтоном и Блюхером.
— К черту Бонапарта! — выпалил Доминик. — Легран похитил Женевьеву. У него ведь есть дом в Париже, не так ли? Фуше кивнул:
— На улице Риволи. Но повезет ли он ее туда, зная, что вы пуститесь за ним вдогонку?
— Легран не уверен, знаю ли я, что мадам именно у него. — Еще не закончив фразы, Доминик понял: он действительно этого не знал наверняка, и голос его стал холодным и невыразительным. — Но даже если бы Легран был в этом уверен, полагаю, у него не слишком обширные планы. Он жаждет мести и, когда добьется своего, позаботится, чтобы Женевьева не смогла ничего рассказать и опознать своих похитителей — чтобы у меня не было доказательств. Леграну нужно лишь продержать ее пленницей, пока он с ней не покончит, а потом, имея солидную стражу и крепкие запоры, будет считать себя неуязвимым.
Фуше вздрогнул, увидев ледяную бездну в глазах собеседника. Если Легран считал себя неуязвимым, то его ждет суровое разочарование.
— Жан-Люк Легран известен своей безжалостностью, — тихо подтвердил он. — И щепетильность ему неведома.
— Иного я и не предполагал, вот почему время не терпит. — Страдальческая и в то же время чуть циничная улыбка тронула губы пирата. — Себастиани, великий князь Сергей, Чолмондели также, не отличаются щепетильностью.
— Они тоже?
— Хотелось бы не ошибиться. Вы извините меня за то, что планы императора в настоящий момент меня не слишком интересуют?
