И он носился в самой гуще боя, как ангел смерти. Он сносил головы своим противникам и всегда оказывался именно там, где его людям приходилось тяжелее всего — и каждый раз вселял в их сердца надежду. И все это время Руфус не прекращал поисков. В этой жуткой сече он по-прежнему оставался целым, без единой царапины, как часто бывает с человеком, одержимым какой-то целью. Не обращая внимания на свистевшие у лица пули, на острые сабли, готовые нанести смертельный удар, Руфус упрямо прокладывал себе дорогу сквозь разрушение и смерть, пока не различил наконец штандарт Грэнвиллов.
И вот перед ним Като, маркиз Грэнвилл, верхом на сером жеребце, привстал в стременах и громкими криками подбадривает своих людей, которым предстоит последний, решительный бросок: он раз и навсегда положит конец армии роялистов!
— Здесь, на Марстон-Мур, мы бьемся за кровные права лучших граждан нашей страны! — Звучный голос Като разнесся над распаленной толпой, которая отвечала яростным ревом.
Мятежники решительно двинулись на остатки королевской пехоты, и Като дал шпоры коню, чтобы возглавить атаку. Руфус Декатур направил Аякса наперерез серому скакуну.
Грэнвилл, похоже, смешался — но всего лишь на краткий, едва уловимый миг. Вот его взор обрел прежнюю ясность, он железной рукой усмирил могучего жеребца, и враги сошлись лицом к лицу в небывалом спокойствии — даже шум боя больше не тревожил их слух.
— Декатур, — промолвил Грэнвилл в напряженной, душной тишине, окружившей этих двоих и отрезавшей их от остального мира.
— Грэнвилл.
На более учтивое приветствие ни один из них не рассчитывал. Руфус решительно развернул Аякса и поскакал в сторону от общего боя. Като следовал за ним, как тень. Обоих противников захватили жестокие чары близкой развязки кровной вражды, которая с раннего детства окрасила их жизнь в черные цвета, стала руководить их поступками, решениями и привязанностями.
Вскоре всадники достигли относительно тихого уголка — грозный шквал атаки пронесся здесь примерно полчаса назад. Не говоря ни слова, как по команде, оба остановили коней и спешились.
Руфус воткнул в мягкую землю свой штандарт, скинул шлем и нагрудные латы. Като также снял доспехи, и вот двое мужчин встали друг перед другом в одних камзолах.
— Мечи? — Голос Като звучал сдержанно, едва ли не безразлично. — Или мечи и кинжалы?
— Как угодно, — отвечал Руфус с такой же чопорностью.
— Стало быть, только мечи, — решил Като. Он демонстративно вытащил из ножен на поясе свой кинжал и отшвырнул подальше.
Руфус поступил так же и обнажил меч. Поединок начался.
Порция не понимала, что заставило ее покинуть свой наблюдательный пост. В эти сумасшедшие минуты она действовала неосознанно, повинуясь чутью и инстинктам. Ясно было одно: королевская армия проиграла бой. Это было сокрушительное поражение — такой крах, после которого король утратит власть над северными провинциями, если не над всей страной.
А еще Порция понимала, что где-то посреди этой кровавой сечи ей следует отыскать Руфуса. Пусть речь идет об истерзанном бездыханном теле — не важно. Значит, больше ей ничего не осталось. Горе ее будет безгранично, но если она сумеет отыскать и похоронить тело — это дарует ей хотя бы некое подобие душевного покоя. Ведь некогда Руфус любил ее. И теперь она носит под сердцем частичку своего любимого.
Итак, Порция двинулась через поле боя при Марстон-Мур. На небе проступили бледные звезды. Западный край небосвода все еще освещали последние лучи солнца. Она двигалась от тела к телу, обходя раненых и уцелевших. Порция не слышала стонов тех, кто умирал от ран, не обращала внимания на ржание испуганных лошадей, потерявших всадников. Девушка шла и шла, пока не увидела, как ветер колеблет штандарт Ротбери.
И тогда ее ушей достиг звон стали, ударявшейся о сталь. Это был первый звук, пробившийся к ней из охваченного агонией внешнего мира. Она различала даже приглушенный топот сапог по мягкому дерну, но голосов дерущихся все равно не было слышно.
Тот же инстинкт, что заставил Порцию спуститься с дерева, повел ее на звуки поединка: она двигалась совершенно неслышно, скрываясь среди сгущавшихся вечерних теней.
Вот и они: двое мужчин, захваченных страшным танцем смерти. Их мечи, словно две серебристые рыбины, стремительно взлетали в воздух, сталкивались, уклонялись, скупо поблескивая в сумерках. Огромные, сильные тела как бы утратили для наблюдателя свою материальность: в обманчивом отсвете заката они напоминали танцующих духов — ужасных и прекрасных одновременно.
И в этот миг к Порции возвратился весь ужас и боль реальности: она поняла, что Руфус жив, он не покинул этот мир. Как не покинул его и Като. С глаз будто спала пелена: вот они, противники один другому под стать, и совершенно ясно, что их поединок не кончится добром. Один из них сегодня умрет, а может, умрут оба.
Вспышка ярости мгновенно задушила в Порции все прочие чувства. Неужели они не понимают, как нужны своим близким? Неужели им не ясно, как много людей нуждается в них, в их силе, заботе, в их любви?! Неужели этим двоим невдомек, что они в долгу перед теми, кто подарил им свое доверие и любовь, кто позволил им идти по жизни, черпая силы в этом доверии и любви?!
Рука сама собой потянулась к спрятанному в сапоге кинжалу. Порция держала его наготове, напряженно прищурившись, не спуская глаз со смертоносных блестящих клинков. Ни один из мужчин не заметил ее среди вечерних теней, их не волновало ничего, кроме собственной непримиримой жажды крови. Однако Порция совершенно успокоилась, и ее рассудок работал четко и ясно. Теперь она вела себя как опытный солдат: с полным хладнокровием и самообладанием она караулила удобный момент.
И точно уловила, когда тот наступил, и не колебалась ни секунды. Кинжал просвистел в воздухе, направленный уверенной рукой, и выбил сноп искр из меча Като, пытавшегося пробить снизу оборону Руфуса. Клинок Като отклонился. И Порция нырнула в узкую щель между противниками. Она приземлилась на колени так, чтобы ее голова оказалась как раз под двумя занесенными в воздух мечами.
От неожиданности все застыли. Руфус отскочил назад, опуская меч. Като сделал то же самое. Порция осторожно подняла голову.
Руфус в сердцах отшвырнул оружие. Он ринулся к Порции и рванул за руку, заставляя встать, а затем вцепился ей в плечи и принялся трясти что было сил. Он тряс ее так, что голова девушки моталась из стороны в сторону и стучали зубы.
— Как ты посмела!!! Как ты посмела выкинуть такую наглую, такую идиотскую шутку?! — бесновался он. — Я же тебя чуть не убил! — И Руфус до боли сильно прижал ее к себе и бормотал ей в макушку какие-то угрозы и проклятия, не замечая, что гладит, гладит растрепанные рыжие волосы, и тонкую шею, и хрупкие плечи…
Однако Порция поспешила вырваться. Девушка все еще кипела от негодования. Она готова была выть от ярости, она снова испытала неистовую смесь восторга и отчаяния — как тогда, когда узнала, что Руфус любил ее. Она чувствовала и сейчас эту любовь — в жестокой хватке сильных рук, в полном безумного гнева голосе. Но и это не помогло ей совладать с собой, стоило подумать о причине, которая привела их всех сюда, на залитую кровью пустошь.
