И в тот же миг начало рвать финансиста.
— Ты что? — спросил Ражный. — Тоже человечины наелся?
Финансисту будто полегчало, схватив с кровати полотенце, вытер лицо и будто стёр страх и ошеломление, выматерился.
— Что ты сделал, придурок?! — это относилось к егерю. — Ты соображаешь, что натворил?! Да пусть он жрёт, что угодно! У него же деньги!..
И осёкся, поняв, что внушение не по адресу: егерь ни о каких деньгах не знал и знать не мог. В сердцах пнул бараний бочок…
В это время на пороге очутился Карпенко, невозмутимо оглядел номер, присвистнул:
— Ни хрена себе! Картина Репина… А я посуду мою внизу, думаю, что за шум? Вы чего, мужики, офонарели?
На него никто не обратил внимания. Финансист сел на кровать и обхватил голову руками.
— Что будем делать? Как деньги вытаскивать? Вероятно, сказано было Ражному, а может, и самому себе как размышление вслух.
— Это ты его прирезал? — спросил старший егерь Агошкова. — Удар знакомый…
— Посмотри, что на блюде? — Ражный указал кивком головы. — Что это такое?
Карпенко осторожно взял Каймака за остатки волос, отставил голову на стол.
— Как что? Мясо. Жареное на углях мясо… — понюхал. — Нет, сначала подкопчённое, потом зажаренное. Называется — барбекю. Это берётся бочок… Рёбрышки! Сначала чуть коптятся, потом жарятся на углях. Или в духовке…
У Ражного заныл раненый бок, словно к непогоде.
— Чьё? Чьё мясо?!
— Кто его знает? — взял кусок, покрутил. — Сергеич, я хоть и старший егерь, но вот так, сходу определить…
— Ты медик. Фельдшер! Скажи, это человечина?
— Человечина? — спокойно переспросил Карпенко, потрогал обглоданные кости возле Каймака, понюхал. — По запаху, так вроде человечина…
— А ты что, нюхал её?! — его невозмутимость выводила Ражного из себя.
— За стол усадил! — вдруг стал рассказывать Агошков. — И не приставал. Не домогался на сей раз! Стакан водки налил, про жизнь расспрашивал, про детей…
— Кто её не нюхал, если в медицинском учился? — пожал плечами старший егерь. — Скелеты вываривали… Хрен знает, по виду как собачатина. Или тощая свинина. По костям, так гомо сапиенс… А может, и не сапиенс. Просто гомо… В общем, барбекю.
— Труп надо убрать, пока не приехал Хоори! — вскочил финансист. — И все следы!..
И тут в номер влетел телохранитель Каймака и мгновенно, профессионально оценив обстановку, выхватил пистолет из плечевой кобуры, наставил сразу на всех.
— Стоять! Не двигаться! Кто его?!
— Я! — крикнул Агошков, при виде нацеленного оружия вдруг наконец-то выпрямившись. — Это я его грохнул!
И пошёл на ствол пистолета грудью. Телохранитель не ожидал такой прыти, сделал шаг назад.
— Стоять!
— Стреляй! — рванул на груди камуфляжную куртку и тельняшку. — Стреляйте, людоеды! Не хочу! Я не хочу с вами жить! Стреляйте! Или я вас всех!.. Как кабанов!..
Он бы выстрелил. Уже и палец на спусковом крючке вытянул его холостой ход, но лишний шаг назад и порог под пяткой телохранителя спасли Агошкова. Остальное произошло молниеносно — спецназовская подготовка пошла впрок. Егерь вышиб пистолет, нанёс сильнейший удар в пах и с разворотом — каблуком по голени. В следующий миг подхватил оружие с пола, резанул волчьим взглядом.
— Пропустите! Я уйду! Никого не трону! Его никто не держал и не собирался задерживать. Агошков с разбега прыгнул на подоконник и полетел вниз вместе с разбитым стеклом и рамой.
Когда отзвенели осколки — телохранитель все ещё корчился на пороге, Поджаров поднял кулаком его подбородок.
— Не сохранил тела — убирай труп. Завернёшь в ковёр и спрячешь пока… в шкаф. А здесь все замоешь и приведёшь в порядок.
Подавленный и очумелый, тот все-таки подчинился, захромал к убитому, свалил его со стула на пол. Ковёр был прижат столом и креслами, не вытаскивался, и Карпенко бросился помогать.
— Когда уедет косоглазый, покажу, каким ходом вынести и где загрузить в машину, — продолжал распоряжаться финансист. — А для всех — Каймак пошёл гулять по лесу. У него были задвиги…
— За что его? — тоскливо спросил телохранитель, как почудилось, глядя на шефа с любовью. — С прибабахами, но безобидный был…
— Божья кара, — серьёзно бросил Ражный, однако Поджаров объяснил конкретнее:
— За людоедство. Работай!
— Что?! — протянул тот и попятился от трупа. — Как это?..
— Человечину жрал! — ещё конкретнее объяснил Карпенко. — Давай заворачивать, чего встал?
Телохранитель упёрся спиной в стену, сронил картинку на пол — грустный, осенний пейзаж.
— И я тоже?! Он угощал… Со своего стола! — потыкал пальцем. — И я тоже?!
— Да, блин, ты будешь работать? — прикрикнул старший егерь. — Берись давай! Он же не лёгкий, вон какую тушу наел…
Телохранителя тоже перегнуло, дёрнулась спина, однако желудок оказался крепким.
Карпенко пожалел его, и тоже весело, с хохотком:
— Эх ты!.. Рядом ведь был с ним постоянно, все видел. Теперь глаза пучишь, — в одиночку вытащил ковёр из-под стола, начал заворачивать. — Если человек все перепробовал в жизни, все испытал? Если всего уже по горло и изо рта валится? Вместо баб подавай мужиков, вместо нормальной еды — гнилую рыбу или какую-нибудь экзотическую дрянь… Остаётся только каннибальство. А что ещё?
Причину его неуместного веселья понять было можно: убийство важного лица, произошедшее на базе и чуть ли не в присутствии президента, напрочь затушёвывало прошлый его грех — попытку изнасилования московской проститутки. О ней теперь и не вспомнят!..
Поплевавши на пол, телохранитель выпрямился.
— Что мне делать?.. Что?
— Переваривать! — цинично сказал финансист. — И убирать следы, пока не приехал японец. У того остекленели глаза.
— Я ему не поверил… Однажды Михаил Идрисович сказал… Бог проявляет себя только в сверхчеловеке. Надо преодолеть табу, нарушить запрет… Переспать с матерью или сестрой, поесть мясо человека…
— Зря не поверил. Зато теперь сам — натуральный сверхчеловек, — балагурил старший егерь, оттаскивая завёрнутый труп к шкафу. — Хватит философствовать, помогай!
Ражный подошёл к телохранителю, попытался поймать его взгляд.
— Ты привёз продукты. И это… А где взял? Купил?
— Нет, — тот испуганно помотал головой — в глазах уже тлел огонёк безумства. — Мясо привёз Хоори. Остальное из супермаркета…
— А сам Хоори? Ел? Хоори говорил что-нибудь о сверхчеловеке? О Боге?
— О Боге? — внезапно заулыбался телохранитель. — О Боге я все время думал! И боялся его!
