Осваивая новые движения, мы в любом возрасте способны очень мощно активировать нейросети, что приносит им громадную пользу, улучшает внимание, память и даже позволяет противостоять нейродегенерациям.
Игровое поведение
Дофамин обеспечивает львиную долю наших положительных эмоций. Это эмоции, связанные с движениями, новизной и, следовательно, с программами игры. Напомним, что игровое поведение, тренировку двигательных и социальных навыков П. В. Симонов поместил в группу программ саморазвития.
Зачем котенок бегает за бумажкой, а козленок просто бегает? Они тренируются: котенку ловить мышь, козленку убегать от волка. Сами они об этом, конечно, не знают, но их базовая генетически и эволюционно заданная программа очень даже в курсе. И «платит» им за такое правильное поведение и двигательное обучение дофамином, положительными эмоциями, в том числе описанными в предыдущем разделе. Да, котенку и козленку нравится бегать, резвиться. В случае маленьких Homo sapiens мы постоянно наблюдаем то же самое, и ребенок может повторять и повторять некий комплекс движений (например, полсотни раз за 15 минут скатиться с горки на детской площадке). Зачем мальчики и девочки так делают? А они тренируются, и им это нравится.
С возрастом нервная система хорошо отрабатывает моторные навыки, повторение движений становится для большинства взрослых не так значимо. И предложение ребенка: «Папа, мама, давайте побегаем-попрыгаем!» – вызывает у зрелого мозга недоумение: «Зачем, я и так все это умею…» У скучного взрослого частенько уже доминируют программы экономии сил, лени (грустный смайлик). Впрочем, есть счастливчики, сохраняющие радость движений и двигательной новизны до седых волос, – они готовы ходить в походы, играть по воскресеньям в футбол и танцевать в 60–70 и даже 80 лет!
Но движение – только один из компонентов игрового поведения. На самом деле все, как всегда, сложнее. У социальных существ во время игр, в которые вовлечены детеныши, отрабатываются также элементы территориального поведения, иерархического поведения, ухаживания. Козлята учатся бодаться и одновременно – оценивать силы противника. Ведь, живя в стаде, важно понимать, что с более мощным самцом связываться не стоит. Это касается и детенышей хищников, которые друг на друге тренируют не только смертельный укус и прочие врожденные в основе стереотипы индивидуальной охоты, но и навыки группового преследования добычи, ритуалы установления иерархии, порой – программы полового и родительского поведения.
В человеческом обществе игра колоссально важна, и мы, взрослея, очень долго продолжаем играть, формируя, отрабатывая и эксплуатируя навыки социального взаимодействия. Этот чрезвычайно значимый компонент поведения вновь базируется на дофаминовом подкреплении.
В игре мы узнаем много нового, в процессе игры все происходит почти всерьез, на фоне мощных эмоций (например, мы побеждаем!). Наконец, программы и реакции, освоенные по ходу игры, позже легко можно использовать в реальной жизни.
Голландский философ Йохан Хёйзинга[[52] ] настолько проникся значимостью игры, что в середине XX века написал книгу «Человек играющий»[53] о том, как важна игра в истории человеческой цивилизации. Он отмечал, что игра не может быть сведена к феноменам культуры, она древнее и наблюдается еще у животных. Более того, сама культура (речь, миф, наука) во многом имеет игровую природу. Сущность игры Й. Хёйзинга определял как несерьезность, как «свободное действие» (поскольку она лишена принуждения); ей предаются в свободное время и в особом игровом пространстве. Вместе с тем игра подразумевает строгий внутренний порядок (ритуалы, правила) и определенное игровое сообщество (участники игры). Игровым поведением, «карнавализацией» жизни занимался и русский философ, культуролог М. М. Бахтин[[54] ].
