— Конечно!
Детра испуганно затаила дыхание, когда поднос качнулся на руке Брайана, — юноша повернулся на каблуках, красуясь перед ней. Детра на миг представила, что содержимое подноса оказалось на полу, но тревожил ее не возможный беспорядок, а трудности с добавлением снадобья в чай. За ней постоянно наблюдали — не потому, что Ди вызывала подозрения, а просто потому, что она многим нравилась. В других обстоятельствах такое внимание можно было бы считать лестным. Теперь же Ди была бы рада, если б у нее появился третий глаз или на носу выросла бородавка.
— Неси осторожнее, — попросила она, — особенно на лестнице. Запомни, чай с ромашкой — слева.
Брайан постучал в дверь с номером 305.
— Ваш ужин, — с достоинством произнес он, едва дверь открылась.
— Поставьте на стол, — попросила Мишель. — Я сама отнесу еду мужу.
— Как себя сегодня чувствует мистер Стоун? — осведомился юноша, ставя поднос на стол. — Врач приходил?
— Он придет завтра. — Мишель сняла крышки с блюд, которые заказала для себя. Рыба, картофель с петрушкой и морковью выглядели аппетитно, но не привлекли ее. Мишель пожалела, что не заказала для себя бульон, как для Этана. Она взяла один из чайников, собираясь налить себе чаю.
— Нет, нет! — спохватился Брайан. — Я хотел сказать, что это не для вас. Миссис Кинг просила передать, что для вас она приготовила чай с лимоном и медом, а чай с ромашкой — для мистера Стоуна. В вашем чайнике — чай с ромашкой.
Мишель не могла припомнить, чтобы заказывала два разных вида чая. Она пожала плечами.
— Ничего страшного. Я люблю чай с ромашкой. — Она уже приготовилась наполнить свою чашку, но раз думала. — Нет, не стоит. Возможно, Этану не хватит одной чашки. — Отставив чайник, Мишель взяла второй. — Спасибо, Брайан. Я позвоню, если понадобится что-нибудь еще.
Когда юноша ушел, Мишель отнесла поднос в спальню. Этан лежал на боку, завернувшись в одеяло, и при виде Мишель изобразил улыбку. Мишель поставила поднос на стол и помогла ему сесть, подложив под спину подушки.
— Будешь бульон? — спросила она.
— Буду.
Этан вздохнул. Жидкая пища казалась ему тошнотворной, но мысль о чем-либо более существенном была еще отвратительнее. Он наблюдал, как Мишель крошит кусочки ароматной свежей булки в чашку с бульоном. Размочив их, она протянула Этану чашку и ложку.
— Для тебя еще есть чай, я заказала ромашковый. Пожалуй, он тебе будет полезен. Говорят, он помогает быстрее окрепнуть.
Этан скорчил гримасу:
— Ненавижу чай с ромашкой.
— Тогда выпей с лимоном.
— Подожди, дай мне сначала закончить с бульоном, — остановил он Мишель.
Мишель села в качалку. Она наблюдала, как Этан делает вид, что есть ему вовсе не трудно, но замечала, как он устает, даже поднося ложку ко рту. Болезнь понемногу высасывала из Этана силы. Он похудел и побледнел, темные круги под глазами становились все заметнее. Первые несколько дней он заставлял себя вставать и разминаться, шагая по комнате. Теперь же Мишель приходилось помогать ему дойти от постели до ванной.
— Хочешь, я помогу тебе побриться после еды? — спросила Мишель.
— Нет, — решительно возразил Этан.
— Может, так тебе будет хоть немного…
— Я не хочу бриться. Мне не нужна ни газета, ни книга, ни чистая рубашка. Я не хочу, чтобы с меня снимали мерку для похоронного костюма. Я не хочу. — Он осекся, заметив изумленное лицо Мишель. — Прости, — тихо произнес он. — Я не хотел… прости.
Мишель промолчала.
Этан доел бульон.
— Я выпью чай с ромашкой, — сказал он, словно предлагая перемирие.
Мишель налила ему чаю и, поскольку теперь знала, что от второй чашки Этан откажется, налила и себе.
— Доктор Тернер собирался быть у нас завтра, — напомнила она, — но может прийти и сегодня, если я пошлю за ним.
Мускул задергался на щеке Этана, когда он попытался сдержать боль от очередной судороги. Он отвернулся, стараясь скрыть боль от Мишель, и переменил тему.
— Расскажи, чем ты занималась сегодня.
— Писала статью о мадам Деморест. Она живет здесь неподалеку, на Бродвее, потому я смогла отправлять к ней посыльного с вопросами и сразу получать ответы.
— Насколько я понимаю, это еще одна из передовых и мыслящих женщин.
— Передовых и мыслящих? — задумчиво повторила Мишель. — Да, пожалуй, ты прав. Ее знают по всей стране. Ее модные выкройки рассылаются всем портным, она издает ежемесячный журнал мод. Эта дама довольно откровенна и прямолинейна.
— Ничего удивительного. Полагаю, она придерживается трезвого образа жизни?
— Причем придерживается неукоснительно.
Этан покачал головой и в насмешливом салюте поднял чашку.
— И я тоже.
— По-моему, тебя заинтересуют ее взгляды, — строго заявила Мишель. — Я хочу дать тебе прочесть статью, прежде чем отослать ее в газету.
— Я сохраню в памяти каждое слово. — Чай оказался таким же противным, как и прежде, но Этан пообещал себе, что будет пить его ради нее. — Мишель, принеси мой револьвер. Я хочу показать тебе, как обращаться с ним.
Такая перемена темы изумила Мишель.
— Вряд ли это необходимо, Этан.
— Я хочу отвлечься, — заявил он. Теперь, когда он едва мог удерживать в руках чашку, он понимал, что поднять оружие попросту не сможет. Этан решил научить Мишель защищаться самостоятельно.
Мишель вернулась с револьвером и боязливо положила его Этану на колени.
— Терпеть не могу оружие, — передернулась она.
— Припоминаю, не так давно ты целилась в меня.
— Да, но я и понятия не имела, как выстрелить.
— Знаю. Он стоял на предохранителе.
— А разве это так важно?
Этан опустошил магазин кольта и отложил патроны.
— Чрезвычайно, — наставительно произнес он. — А теперь смотри, как это делается.
Хьюстон научился передвигаться с помощью трости. Его хромота была еще заметна, но не вызывала подозрений. Он долго вертел в руках трость эбенового дерева и рассматривал серебряный набалдашник. Он нажал едва заметный выступ, пружина распрямилась, и на противоположном конце трости выскочил четырехдюймовый острый стилет.
— Неплохо, — заметил Хьюстон. — Эта штука может пригодиться.
— Лучше бы не пригодилась. Я ничего не знала о лезвии, когда покупала ее. Хорошо, что ты научился пользоваться им. Очевидно, здесь, на Бауэри, можно купить что угодно.
Хьюстон осторожно вдвинул стилет обратно в трость и оперся на нее.
— Пойдем прогуляемся, — предложил он. — Мне осточертело сидеть здесь, в четырех стенах.
