Если во всем остальном доме картин не было совсем, то их здесь было слишком много. Некоторые были мои. Вот эту я рисовала еще в школе искусств, эту в Лондоне, а эту буквально год назад. Но больше меня смутили те картины, на которых была изображена я сама. «Персефона» мэтра Савара, портрет руки Уолтера Сикерта — на нём я сидела на краю сцены, мечтающее улыбаясь. Еще один мой уже автопортрет — я рисовала его для выставки в Париже, но его выкупили раньше. Теперь понятно, кто это был.
— Это выглядит странно, да? — грустно спросил Михаил за моей спиной. — Не хотел, чтобы ты это видела.
Очень даже мило, — с сомнением сказала.
Вообще-то коллекция была пугающей. Но я уже как-то привыкла к странностям высшего. Пытаясь сгладить впечатление, и отвлечь меня, Михаил потащил меня завтракать. Готовил он из рук вон плохо. Неудивительно — в нормальной еде высший практически не нуждался.
Но сейчас мне по нраву была и подгоревшая каша, и пережаренная яичница, и горчащий кофе. Ведь я сидела напротив Михаила, и мы даже не ругались. Только переглядывались, будто дети, и тут же отводили глаза.
Ракоци не выдержал первым.
— И что теперь?
— Ну… — я возила ложкой по дну тарелки, пытаясь собраться. — Я думаю, хорошо бы попутешествовать. Побывать в Риме, Милане, Венеции…
— О-о-о, — не смог скрыть своего разочарования высший.
— … с тобой. Тебе ведь надоел Будапешт, а я совсем не хочу возвращаться в Париж одна. Как ты на это смотришь, Михаил?
Высший пожевал немного нижнюю губу, размышляя, а затем осторожно сказал:
— На юге мне немного некомфортно. Слишком жарко и солнечно.
— Тогда может Скандинавия? Осло, Копенгаген, Стокгольм… Это конечно не твой любимый Петербург, но я слышала, что и в Северной Европе бывают белые ночи.
— И мы будем путешествовать вместе как…
Я обогнула стол, и уселась к Михаилу на колени. Поцеловала в краешек рта, сама удивляясь своей смелости.
— Давай начнем просто как любовники. Знаю, тебя смущает, что я смертная…
— Меня не смущает это. Я боюсь тебя потерять. Но обещаю не торопить события. Пусть всё идёт, как идёт.
Горечь кофе на моих губах растворилась под нежностью поцелуев Михаила. А старые обиды и страхи — в его сияющих нежностью глазах.
В этот день, и многие-многие другие за тем, мы узнавали друг друга. И наслаждались нашей близостью. Как бы мне не хотелось увидеть мир, новые места, во время нашего путешествия всё моё внимание было сосредоточено лишь на нём — удивительном высшем с янтарными глазами, старомодном, высокомерном, острым на язык… Но единственным, кто мне был нужен. А вот то, что Ракоци совершенно не разбирался в современном искусстве, меня огорчало. Но я не оставляла надежды, что когда-нибудь смогу изменить его мнение.
И где-то в Риме — мы всё же добрались до Италии к концу зимы, я проснулась в объятиях Михаила, и поняла, что всем сердцем люблю его. Это не было волшебным чудесным моментом, переворачивающим всё моё восприятие.
Я просто поняла, что не представляю свою жизнь без него. И тут же разбудила высшего.
— Давай сходим в храм.
— Что? — сонно спросил высший.
— Хочу в храм.
— У тебя опять кризис веры? Будешь исповедоваться в грехах, не забудь рассказать, как ты кинула камень в того несчастного в деревушке под Стокгольмом.
— Я думала, что он тролль! Он выскочил прямо из-под моста! И я видела хвост!
— У тебя богатая фантазия, драгоценная моя. Это был нищий. Троллей не существует.
— Так я и поверила. И не путай меня! Я говорила совсем про другой храм. Храм Лилит.
Михаил так резко сел, что испугал меня.
— Ты уверена?!
— Да.
— Не хочешь сначала навестить родителей?
— Но я же смогу увидеть их после?
— Да, хоть и не сразу.
Новообращенные плохо контролировали свою жажду крови, но я надеялась, что мой небольшой опыт в этом поможет.
— Тогда лучше сначала в храм. Видишь ли, родители до сих пор очень злы на меня за то, что я бросила Лиззи одну в Париже.
Закончилось это предсказуемо плохо. По мнению отца. Но как по мне, закрутить роман с русским князем, а затем выскочить за него замуж и укатить в Бразилию, не худшее, что могло бы с Лиззи случиться.
Вот я, например, решила выйти замуж за вампира. И совершенно этим довольна.
Эпилог. Три года спустя (нет)
Париж, 1991 год, Париж.
В Лувре даже в будние дни было очень много народа, поэтому сына я держала за руку крепко. И всё же он как-то умудрился незаметно высвободиться, и исчезнуть в толпе.
Хорошо, что Серж ещё совсем маленький — только недавно шесть исполнилось, и жажда у него проснется нескоро. А значит, опасности для окружающих юный высший не представляет. Но вот за него я волновалась. Как бы не испугался, потеряв маму!
И совсем зря беспокоилась. Сначала я услышала его пронзительный голос:
— Да! Это мой папа! Я не вру!
И только затем увидела его кудрявую макушку. Он разговаривал с миловидной студенткой, тыча пальцем… О, нет! Михаил расстроится.
Кто бы мог подумать, что картина, написанная мной под влиянием работ Савара, и давно пропавшая, всплывает именно в Лувре. То, что Лувр разместил дну из картин, мне конечно льстило. Но вот то, что на ней был изображен Михаил в образе Аида…
— Эта картина была написана очень давно, так что на ней не может быть твой папа, — рассмеялась девушка. Акцент выдавал в ней англичанку. — Наверное, просто очень похож.
— Это мой папа! — продолжал упорствовать сын. — Мама часто его рисует, только не таким сердитым! Она, наверное, на него тогда сильно злилась.
Я поспешно вмешалась в разговор.
— Серж, нам пора идти. Простите, мадмуазель. Мой сын бывает иногда очень шумный.
— Очень умный мальчик, — улыбнулась она. — А вы в самом деле похожи на Клэр Легран.
Я не только похожа, я она и есть, милая. Только вот откуда тебе знать о том, как я выгляжу? Все высшие повернуты на своем инкогнито, а тут такой казус.
— Разве портреты художницы сохранились? — невзначай спросила.
— Долгое время думалось, что нет. Но я изучаю работы Уолтера Сикерта в Лондоне, и нашла среди его набросков портрет художницы. Они были дружны…
— Это очень интересно, но нам пор идти. Серж, держись крепче за меня.
Серж надулся. Ему не дали покрасоваться перед внимательно слушающей незнакомкой.
— Я не Серж, а Сергей! — наконец придумал он претензию ко мне. — Так папа меня называет!
