Этот парнишка с вызывающим взглядом, уминавший завтрак Эвы Клуге, похоже, бродяжничал уже давно. Никогда в жизни она не видала таких грязных оборвышей. В волосах солома, а уши такие черные, что хоть морковку сажай.
– Ну как? Вкусно? – спросила Эва Клуге.
– А то! – ответил парнишка с отчетливым берлинским выговором. Посмотрел на нее, спросил: – Лупить будешь?
– Нет. Доедай спокойно. Я разок и без завтрака обойдусь, а ты голодный.
– А то! – опять сказал он. И добавил: – Опосля-то отпустишь?
– Возможно, – ответила она. – Но, может, согласишься, чтоб я сперва тебя отмыла и немножко привела в порядок твою одежду. А глядишь, найду для тебя и подходящие целые штаны.
– На кой? – возразил он. – Все равно ж променяю с голодухи. Знаешь, скоко я всего променял за год, пока бродяжу! Штанов пятнадцать! И десять пар башмаков!
Он победоносно посмотрел на нее.
– А зачем ты мне об этом рассказываешь? – спросила она. – Выгодней ведь взять штаны и ничего мне не говорить.
– Не знаю, – нехотя ответил он. – Может, потому, что ты не разоралась, хоть я и спер твой завтрак. По-моему, глупо глотку-то драть.
– Значит, ты уже целый год бродяжничаешь?
– Ну, тут я малость загнул. Зимой не бродяжил. Перекантовался в глуши у трактирщика. Свиней кормил, кружки пивные мыл, все делал. Житуха была первый сорт, – задумчиво сказал он. – Смешной мужик, хозяин-то. Вечно под мухой, а со мной разговаривал, будто я ему ровня, и по годам, и вообще. Там я и приохотился к шнапсу да к куреву. Ты-то как, любишь шнапс?
Вопрос, следует ли четырнадцатилетним мальчишкам пить шнапс, Эва Клуге решила обсудить попозже.
– Но потом все-таки сбежал? Хочешь вернуться в Берлин?
– Не-а, – сказал парнишка. – К своим не пойду. Скукота.
– Так родители, наверно, беспокоятся, они же не знают, где ты!
– Они? Беспокоятся? Да они рады до смерти, что я свалил!
– Кто у тебя отец?
– Отец? Всего помаленьку: кот и шпик, да и стибрить может, что плохо лежит. Только не прет ему, вечно в пролете.
– Так-так, – сказала Эва Клуге, после этих откровений голос у нее сделался жестче. – А мать что говорит?
– Мать? А чего ей говорить? Она ж просто шлюха!
Хлоп! Вопреки полученному обещанию он таки схлопотал оплеуху.
– Не стыдно тебе так о матери говорить? Тьфу!
Парнишка и бровью не повел, только потер щеку.
– Хорошо вмазала, – констатировал он. – Добавки чего-то неохота.
– Нельзя так о матери говорить! Понятно? – сердито сказала Эва.
– Это почему? – Откинувшись назад, он, уже вполне сытый и довольный, прищурился на свою кормилицу. – Почему нельзя?! Она ж по правде шлюха. Сама твердит: «Не пойди я на панель, вы бы все с голоду перемерли!» Нас ведь аж пятеро, братьев и сестер, но отцы у всех разные. Мой вроде помещик из Померании. Вообще-то я хотел его отыскать, хоть позырить, какой он. Чудила небось. Звать Куно-Дитером – мужики с таким придурочным имечком небось не на каждом углу попадаются, надо его сыскать…
– Куно-Дитер, – повторила фрау Клуге. – Стало быть, ты тоже Куно-Дитер?
– Просто Куно, фиг с ним, с Дитером!
– Ладно, скажи-ка, Куно, куда именно тебя эвакуировали? Как называется деревня, куда тебя отвезли на поезде?
– Никто меня не эвакуировал! Я сам от предков слинял!
Он улегся на бок, подложив под грязную щеку не менее грязный локоть. Лениво глядел на нее, явно не прочь немножко поболтать.
– Я расскажу, как все вышло. Стало быть, папаша мой так называемый, он тогда, год с лишком назад, нагрел меня на полсотни марок, да еще и отлупил. Ну, я и собрал пару дружков, то есть не дружков, конечно, а так, знакомых пацанов, понимаешь, и мы скопом навалились на папашу и крепко ему накостыляли. Поучили как следует, небось усвоил: нечего взрослым лбам маленьких обижать, можно и огрести! Вдобавок мы деньжата стырили у него из кармана. Не знаю, сколько там было, старшие пацаны сами делили. Мне достался всего-то двадцатник, а после они мне сказали: сматывай удочки, твой старикан тебя укокошит или в приют засунет. Вали в деревню, к крестьянам. Ну я и двинул в деревню. И с тех пор житуха у меня была что надо, правда-правда!
Он замолчал, опять посмотрел на Эву.
Она тоже молча смотрела на него и думала о Карлемане. Этот, поди, годика через три тоже станет этаким Карлеманом, без любви, без веры, без устремлений, будет думать лишь о себе.
– Как по-твоему, что из тебя получится, Куно? – спросила она. И добавила: – Ты ведь небось думаешь потом пойти в СА или в СС?
– К энтим? – протянул он. – Что я, дурак, что ли? Они ж еще хуже папаши! Только орут да командуют! Не-е, спасибочки, не для меня!
– А вдруг бы тебе понравилось командовать другими, а?
– С какого перепугу? Не-е, я для такого не гожусь. Знаешь… кстати, звать-то тебя как?
– Эва… Эва Клуге.
– Знаешь, Эва, что бы мне вправду понравилось, так это автомобили. Я бы хотел знать про них все-все, как мотор работает, как действует карбюратор и зажигание… Ну, как оно работает, я боль-мень знаю, а вот почему… Охота мне просечь, только вот мозги слабоваты. Слишком много по башке били, потому и слабоваты. Я даже писать толком не умею!
– Ну, на дурака ты не больно похож! Наверняка научишься – и писать, и в моторах разбираться.
– Научусь? Опять школярить? Фигушки, не прокатит, поздняк, перерос я это дело. Уже двух девок имел.
На секунду она испугалась. Но затем храбро сказала:
– Думаешь, инженер какой или техник сразу родился готовенький? Им надо постоянно учиться, в институтах или на вечерних курсах.
– Да знаю я! Все знаю! На афишных тумбах все пропечатано! Вечерние курсы для подготовленных электротехников. – Он вдруг заговорил правильно. – Основы электротехники.
– А я про что толкую! – воскликнула фрау Эва. – Думаешь, для тебя уже поздно! Не желаешь учиться? Хочешь на всю жизнь остаться бродягой, который зимой моет кружки да колет дрова? Ничего себе жизнь, много от нее радости!
Он широко открыл глаза и испытующе, хоть и с недоверием воззрился на нее:
– По-твоему, мне надо обратно в Берлин, к предкам, и по новой в школу? Или хочешь сдать меня в приют?
– Ни то ни другое. Оставайся-ка у меня. Я сама и мой друг будем тебя учить.
Он по-прежнему смотрел с недоверием.
– А какая тебе выгода? На меня ж прорва деньжищ уйдет – кормежка-одежка, учебники и все такое.
– Не знаю, поймешь ли ты, Куно. Когда-то у меня был муж и двое сыновей, я их потеряла. Совсем одна теперь, только друг и остался!
