Строки расплывались у Фредегарды перед глазами. Когда Гагон писал это, играла ли у него на губах все та же лживая улыбка, что и всегда? Хватило бы у нее сил ударить его, если бы Гагон пришел к ней и сказал ей это в лицо?
Как бы то ни было, у Фредегарды хватило сил не упасть, подавить отчаяние и безысходность, судорожно сжать пергамент в руках и принять решение.
Может быть, Гагон и прекратил поиски, но пока она собственными глазами не увидит тело Гизелы, она не сдастся. Люди Гагона прочесали леса, опросили крестьян, поговорили с северянами. Но обошли ли они монастыри на землях норманнов? После крещения Роллона многие из них были восстановлены, а значит, ее дочь могла укрыться там.
Фредегарда слышала, что сегодня в монастырь на ночлег попросились несколько монахов, совершавших паломничество на север. Бросив письмо на пол, Фредегарда вышла из кельи. Нужно было поговорить с этими пилигримами.
Урожай в этом году, как и предполагала Руна, был очень богатым. Одинга верила, что это знак Божий – мол, Господь одобрил мир между норманнами и франками. Наверное, Господу понравилось крещение язычников даже больше, чем само перемирие. К тому же богатый урожай был следствием того, что крестьяне применили новый способ вспашки, которому их обучили северяне.
Тон Одинги не менялся, она все время говорила медленно и спокойно, о чем бы ни рассказывала: о смерти ли первого мужа, о жизни ли со вторым, о новых ли плугах.
– Раньше, – говорила она, – мы пахали без волов и быков, потом начали использовать этих животных, но плуг не менялся. Знаешь, такой плуг, похожий на грабли. Он не переворачивает землю, а делает в ней борозды.
Руна знала, что это означает. Так поверхность поля только немного разрыхлялась, и семена уносил ветер.
– Норманны привезли нам другие плуги, – продолжила Одинга. – Тяжелые, с обитым железом лемехом, который врезается глубоко в землю.
Впрочем, хлеб, как и раньше, жали серпом. В этом году урожай был уже собран, но злаки еще не помололи. В деревне разгорелся спор о том, нужно ли отнести зерно на ближайшую мельницу, или стоит поостеречься разбойников. Верх взяли те, кто призывал никуда не ходить, и поэтому зерно толкли в ступе, пока оно не превращалось в муку, не отделенную от плевел. Но хлеб, испеченный из такой муки, все равно был вкуснее лепешек из березовой коры и пепла.
Руна с удовольствием помогала Одинге, слушая, о чем та говорит, ведь это давало ей возможность отвлечься от пусть и не трудной, но мучительно скучной работы.
Когда Одинга не болтала об урожае и не нахваливала своего нового мужа, с которым ей якобы очень повезло, она говорила о Роллоне – Альфр много рассказывал о своем предводителе.
– Он настоящий правитель и во многом похож на франков, – восхищалась женщина. – Все свободные северяне равны и могут возражать своему вождю. Роллон же решил, что не все люди равны, а он самый главный, и те, кто следует за ним, должны ему служить. – Она улыбнулась. – Но если кому-то что-то не нравится, его успокаивают земельными наделами. И чем важнее воин, тем больше земли ему дарят.
«Наверное, Альфр был не таким уж и хорошим воином, раз ему дали только этот двор», – подумала про себя Руна, но вслух ничего не сказала.
– Роллон не только следит за тем, чтобы его уважали, но и требует соблюдения всех законов. Наказания за нарушения очень суровые. Я слышала об одной женщине, которая закопала свой плуг, чтобы не делить его с северянами. Когда это обнаружилось, женщину казнили и ее мужа тоже, потому что он несет ответственность за свою жену и не важно, знал он о ее проступке или нет. – Впервые в голосе Одинги прозвучало уважение.
Наверное, ей легче было смириться с новым мужем, новым языком и казнями за столь мелкие прегрешения, потому что ее жизнь шла своим чередом и был кто-то, кто поддерживал порядок.
Руне тоже нравился порядок. Она наслаждалась днями, проведенными в доме Одинги. Конечно, немного непривычно было выполнять чужие поручения, но Арвид прекрасно себя чувствовал, и уже не нужно было приказывать ему жить.
Однажды домой вернулся Альфр. Одинга как раз кормила ребенка грудью, и Руна испугалась. Что, если Альфр рассердится из-за того, что его жена пустила в дом чужих людей? Но ее опасения оказались напрасными. Альфр не обратил на нее никакого внимания. Приемные дети и малыш, которого родила ему Одинга, казались ему чужими, он даже не мог их различить.
Альфр хотел пустить часть зерна на медовое пиво, и, когда Одинга призналась, что не умеет варить пиво, Руна вскочила на ноги.
– Я умею! – воскликнула она и тут же взялась за работу.
Альфр не разговаривал с Руной, но сваренное ею пиво мил с удовольствием.
Как бы то ни было, надолго в деревне он не задержался, его вновь потянуло в дорогу – на этот раз не на берег, а в лес.
Альфр сказал, что хочет заготовить дров, чтобы зимой его семье не пришлось мерзнуть, но Руна полагала, что ему просто больше нравится проводить время со своими друзьями, а не с женой. Да и Одинге так было лучше: она чувствовала себя увереннее, когда мужа не было дома.
Осень присыпала зелень листвы позолотой, подули холодные ветра. Вскоре деревья утратили свой праздничный наряд. По утрам земля покрывалась инеем, а вечером рано темнело. Руна все чаще носила Арвида на груди, чтобы согреть малыша, но иногда за ребенком ухаживала и Гизела. Она благоговейно взирала на свое дитя: ей казалось, что он выжил лишь благодаря чуду. Жаль только, что этого чуда не хватило на то, чтобы спасти жизнь ей самой – так она думала.
Гизела ела, помогала Одинге по хозяйству, молола зерно, шила, ткала и готовила. Но, в отличие от Руны, спокойная жизнь не пошла ей на пользу. Принцесса с каждым днем становилась все бледнее, все изможденнее, она по-прежнему страдала от лихорадки.
Руна смотрела на нее, качая головой, и не понимала, почему подруге стало так плохо именно сейчас, когда им жилось хорошо как никогда. Почему у нее до сих пор кровотечения, ведь после родов прошло уже столько времени?
Однажды они вместе сидели у очага и Гизела баюкала Арвида. Он уже мог держать головку, поэтому его не нужно было поддерживать, как раньше. Волосики у малыша оказались белесыми, они напоминали белокурые локоны Гизелы. Огромные глазищи были голубыми. Ребенок радостно улыбался.
В сердце Руны вновь зародилась надежда. Гизела вскоре поправится…
– Забери его, – вдруг хрипло прошептала принцесса. На глазах у нее выступили слезы.
Руна протянула руки, но Гизела покачала головой.
– Забери его себе. Навсегда. Завтра. Я не могу позаботиться о нем. Я и о себе-то позаботиться не могу. Если я буду так жить и дальше, то скоро умру.
Руне нечего было на это ответить.
На следующий день они с Одингой, как обычно, приступили к работе: вскипятили молоко, отжали в деревянной цедилке творог, замочили в сыворотке овощи на зиму.
Зима стучалась в дверь, но затем отступала, сменяясь последними теплыми деньками. Со временем таких дней становилось все меньше. В воздухе явственно чувствовался запах снега.
