– Несомненно, но он же не слепой, чтобы не заметить и другие достоинства, которые к ним прилагаются.
Вильгельм принимал ванну в другой комнате. Это было трудно с больной ногой, но он решил все довести до конца. Ванна являлась частью брачного ритуала, как и при подготовке к посвящению в рыцари. Это было очищение, предваряющее переход в новое состояние.
– Маловато времени для подготовки пира, но я сделал все, что мог, – заявил Фицрейнер. – Я говорил с твоим конюхом-валлийцем и велел поварам приготовить лук-порей[19]и блюдо из жареных красных водорослей в честь невесты. – Он обнял себя за талию, словно сам себя поздравлял. – Мне даже удалось найти ирландского барда, чтобы пел на пиру.
– Я не могу тебя отблагодарить по заслугам, – признался Вильгельм. – Я знаю, как важно все это для женщин, да и сам хочу, чтобы день моего бракосочетания состоял не только из нескольких слов, которые тихо произнесут в темном углу. Это должно быть большим праздником, и ты великолепно все сделал.
Фицрейнер улыбнулся.
– Всегда доставляет удовольствие сочетать приятное с полезным.
Вильгельм кивнул и с трудом сдержал зевок. От горячей воды его клонило в сон.
– На твоем месте я бы попросил у аптекаря что-нибудь бодрящее, – посоветовал Фицрейнер с улыбкой. – Тебе не удастся выспаться с молодой женой, а ты уже выглядишь так, словно тебя подвергли суровым испытаниям.
Вильгельм сел в ванне и плеснул в лицо холодной воды из кувшина, стоявшего рядом.
– Это так и есть, – признался он. – Я уже не помню, что такое сон, а пуховой матрас покажется мне странной и смешной роскошью. Я не смогу закрыть глаза, пока не улягусь в конюшне рядом с конем.
– Ха, представляю, что по этому поводу скажет твоя невеста.
Вильгельм посмотрел на него с грустной улыбкой.
– В таком случае ты знаешь больше меня. Если бы я был девушкой ее возраста и мне предстояло выйти замуж за человека в два раза старше меня, причем потрепанного жизнью, то я, вероятно, хотел бы видеть его еще дальше, чем в конюшне.
– Ты недооцениваешь себя и свою невесту.
– Нет, это не так, – ответил Вильгельм. – Мы оба выполним наш долг, но это фасад. А происходящее за ним может быть совсем другим.
Фицрейнер пожал плечами в ответ.
– Но вы прекрасно начали, – заметил он. – Даже если она и не ждет с нетерпением, когда окажется в постели с тобой, ты показал ей, что не жесток и не страшен. Какие бы она ни испытывала опасения, ее ждет жизнь лучше той, с которой ей приходилось мириться в Тауэре.
– Я надеюсь, что она тоже так думает, – Вильгельм замолчал, продолжая мыться, но потом снова поднял голову и посмотрел на купца.
– Я связан по рукам и ногам, пока Ричард не прибудет в Англию на коронацию. Я договорился, что мы будем жить в поместье Роджера Дабернона в Стоуке. Оно достаточно далеко от Лондона, чтобы чувствовать себя в уединении, но и не так далеко, чтобы не приехать вовремя в Лондон после высадки короля на берег.
Фицрейнер в удивлении приподнял брови:
– Я думал, что ты собираешься отправиться на земли жены.
Вильгельм покачал годовой:
– Я думал об этом, но не могу передвигаться на дальние расстояния, пока не заживет нога, а мне нужно находиться ноближе ко двору. Земли уже так долго находились под чужим управлением, что еще немного подождут, да и есть другие, кто может туда поехать вместо меня. Мне нужно поправиться, отоспаться и провести какое-то время с женой без посторонних. После появления Ричарда в Англии будет очень мало времени для отдыха и развлечений.
Оруженосцы помогли Вильгельму выбраться из ванны, и он надел прекрасный наряд, который для него приобрел Фицрейнер. Красная рубашка была более темного и сочного цвета, чем верхнее распашное платье Изабель. Вильгельм колебался какое-то время, надеть ли пояс, украшенный золотым орнаментом в виде дисков, но потом все-таки застегнул его. Это был подарок Маргариты. Но, в конце концов, решил Вильгельм, это же дар друга. Он расчесал волосы и отказался от зеркала, не уверенный, что хочет видеть то, что увидит Изабель. Маршал проглотил свои опасения и вручил оруженосцу Жану венок невесты из двойного ряда свежих цветов – розовых и белых роз и седых левкоев, от которых пахло, как от гвоздик. Все было переплетено плющом.
– Сходи в женские покои и попроси мою невесту надеть это в честь дня нашей свадьбы, – сказал он юноше. – И передай ей, что я готов отправиться в церковь.
Изабель смотрела на оруженосца Вильгельма Маршала. Раньше она мало обращала на него внимания, но теперь разглядела. Он стоял в дверном проеме и держал на шелковой подушечке венок невесты. Дрожащим голосом он передавал слова хозяина и явно нервничал.
Она тоже нервничала, но старалась сосредоточиться на своей роли, и поэтому все-таки чувствовала себя лучше, чем могла бы. Юноша входил во внутренний круг дома Маршала, и поэтому ей предстояло его хорошо узнать, а иногда и полагаться на него.
– Поблагодари своего господина, – тихо произнесла она и взяла венок с подушки. – Он очень внимательно отнесся ко мне, и я ценю его заботу. Скажи ему, что я почти готова.
– Да, госпожа, – оруженосец покраснел, поклонился и ушел.
Госпожа Фицрейнер улыбнулась.
– Сражен наповал, и я его не виню, – сказала она.
Женщины надели венок на голову Изабель поверх покрывала и снова дали ей зеркало.
«Ты – графиня Стригила, – молча сказала Изабель девушке с широко раскрытыми глазами, которая смотрела на нее из-под цветов, почти прикрывавших брови. – Ты – его положение, а он – твоя свобода. Мы нужны друг другу, и все будет хорошо».
Высоко держа голову, она пошла вниз к Вильгельму. Он ждал ее у лестницы. Его темно-красная одежда хорошо сочеталась с ее нарядом, а ремень у него оказался очень красивым и необычным, украшенным золотыми монетками.
– Госпожа, – сказал он и, хромая, подошел к ней, взял ее руки в свои и поцеловал. – Вы готовы отправиться в церковь?
Готова ли она отдать себя и свои земли ему? Интересно, а если она скажет «нет», побежит назад наверх, захлопнет и запрет дверь? На мгновение Изабель представила это, а потом увидела мужчин в кольчугах, ломающих дверь топорами и хватающих ее силой. Она зажмурилась на миг, чтобы избавиться от видения, и распрямила спину.
– Да, – сказала Изабель. – Я готова.
* * *
Изабель лежала в постели рядом с мужем и часто дышала, прислушиваясь к звукам, которые доносились с освещенного факелами двора и из сада Фицрейнера. Гости продолжали праздновать; резкий бой тамбурина и пронзительные звуки дудок сменили нежную ирландскую арфу, на которой играли, пока шел пир. Изабель не смогла отдать должное пище, и от этого грустила, Поскольку все готовилось в ее честь. От игры ирландского барда у нее выступали слезы на глазах, а в горле стоял ком. Из-за этого она не могла говорить и, конечно, есть.
