Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Теперь он шел в свите императора, и неприятное чувство страха точило его. Государь перешел со свитой в Николаевский зал, гвардейцы взяли “на караул” и хор Преображенского полка сыграл “встречу”. Когда заиграли гимн, Черевин потряс головой и уставился на августейшего главнокомандующего. Великий князь Владимир Александрович был необычно взволнован, он осунулся и похудел, глаза его лихорадочно блестели, и, пока Государь здоровался с преображенцами и семеновцами, нервно оглядывался вокруг и принюхивался. «Чего он принюхивается? — думал Черевин. — Ничем тут особенным не пахнет, кроме этих кухонных ароматов, которые всюду проникают. Может, кто-то из его людей спрятал в зале динамит? Вряд ли, скорее водолазы Алексея Александровича подложили бомбу под Иорданью».
Владимир действительно был взволнован и возбужден. Впервые в жизни он боялся идти на лед к Иордани. Если со стороны толпы он был надежно огражден от всяческих неожиданностей панельной охраной отца Серафима, тот вот злоумышления из-под воды он весьма опасался, даже несмотря на то, что вчера по личному распоряжению брата Алексея водолазы шесть часов бродили по дну напротив Иорданского подъезда. Его страх усугублялся постоянным голодом. Последние дни корнет Борхвардт непрерывно блевал, у него даже пена шла изо рта, так что было уже непонятно: отравлен ли он террористами или в Загвоздках его покусала бешеная собака и следует отправлять его к Пастеру. Попытка снять пробу с котла у кавалергардов имела печальные последствия как для поваров и дежурного офицера полка, так и для самого великого князя. Ездить к Вердеру по политическим причинам было больше невозможно, а ростбиф и пудинги Мориера не подходили ни по политическим, ни по кулинарным параметрам. К Волкенштейну ездить он теперь просто боялся, а у Монтебелло кухня перестраивалась, и служащие тайно носили французскому послу обеды из кухмистерской Владимирова на Шпалерной. К брату великий князь даже не просился, так как знал, насколько невозможно есть жесткую баранину с горошком, которую готовят Государю в Аничковом в обычные дни. Если раньше он в задумчивости рисовал стройные ножки балетных нимф в обрамлении кружев, то теперь его бумаги испещряли упитанные ножки пулярок с папильотками на косточках. С голодухи Его Высочество предприняло объезд дипломатического корпуса, и уже на второй день остановило свой выбор на китайском посольстве, где посол Шу Кинг-Шен, держал отличный погреб французских вин и не был склонен к устрашающим изыскам южно-китайской кухни, отдавая предпочтение свинине с разнообразными соусами, кролику с орехами и плавникам акулы, которые особенно полюбились Его Высочеству. А вчера, на лестнице в посольском доме великий князь встретил художника Ярошенко, но позорная попытка Его Высочества напроситься к генералу передвижников на обед потерпела чудовищную неудачу: великому князю было отказано под предлогом Богоявленского поста. И это, несмотря на то, что из квартиры Ярошенко доносились крики: «Матушка, нарежьте нам еще колбаски пожирнее!».
При воспоминании о колбаске Его Высочество непроизвольно щелкнул челюстью, как собака, поймавшая блоху, и уловил на себе недоуменный взгляд старшего брата. Император неодобрительно покачал головой и обратился к последнему стоявшему перед ним взводу:
— Здорово, саперы! Поздравляю со светлым праздником Крещения Господня!
— Здра-жла-Ваш-Императ-Вел-ство! — дружно гаркнули те в ответ.
«Я этих колбасок Ярошенко не прощу, — подумал Владимир Александрович.
— Если жив сегодня останусь — приму передвижников в Академию, а его — никогда! Предать меня в самую тяжелую минуту!»
Распорядившись, чтобы генерал-майор Ребиндер выводил войска из залов на лед, Владимир поспешил за братом, уже скрывшимся за дверями, ведшими во внутренние покои. Войска по очереди покидали залы, а на смену им явились лакеи с раскаленными совками и серебряными кувшинчиками, из которых они исправно поливали совки духами, чтобы перебить запах побывавших здесь солдат. Другие лакеи торопливо подметали пол, сгребая в кучи хлебные крошки и нанесенные на сапогах опилки. Подчиненные полковника Ширинкина тщательно осматривали зал, заглядывая за колонны. На месте, где стояли саперы, был найден подозрительный медицинский саквояж, старый и потертый, но вызвать инженеров не успели, поскольку прибежал запыхавшийся саперный фельдфебель и продемонстрировал содержимое саквояжа, состоявшее из сапожной щетки, уже намазанной ваксой, дюжины иголок со вдетыми нитками, платяных крючков и другого аварийного запаса для срочных парадно-ремонтных работ. Когда залы были приведены в порядок, а по галерее за стенкой из Малахитовой залы в церковь прошествовал император со свитой, были распахнуты боковые двери, и полковник Ширинкин крикнул двум лакеям-великанам у дверей Георгиевского зала: «Пускай дипломатов!» И дипломаты были пущены.
Они распределились кучками у окон, продолжая разговор, начатый раньше.
— После того случая, — рассказывал Волкенштейн английскому послу Мориеру, — Его Высочество больше ко мне не ездил.
— Вы, все равно как дуайен, должны войти к Шишкину или даже подать ноту Государю, — вмешался старый Вердер, до этого гордо молчавший в стороне. — Иначе он нас всех объест.
— Вы же личный друг императора, — желчно сказал немцу Мориер. — Обратитесь к нему неофициально. Я не удивлюсь, если в ближайшее время «Таймс» напишет со ссылкой на «Берлинер цайтунг», что император морит брата голодом.
— Успокойтесь, мсье, Его Высочество теперь каждый день обедает у меня, — улыбнулся китайский посол. — Я постараюсь, чтобы он не умер от голода.
— Хорошо, что Его Высочество забыл о существовании Италии, — сказал барон Марокетти. — Посмотрите, он действительно похудел.
Марокетти указал рукой в окно, где на льду против дворца высился деревянный, выкрашенный в голубую краску павильон-часовня с золотыми звездами на куполе. Павильон был обнесен деревянным помостом, крытым красным сукном. За оцеплением на льду стояли толпы народа с обнаженными головами, те, кто побогаче, следили за действом из стоявших тут же саней и карет. От павильона до Иорданского подъезда по льду была расстелена красная ковровая дорожка, вдоль которой шпалерами стояли войска. По этой дорожке вслед за духовенством, торжественно несшим образа, и шествовал великий князь Владимир Александрович рядом с братом-императором, наследником цесаревичем и другими великими князьями. Генерал Черевин шел чуть сзади, в толпе свитских генералов, и с ужасом смотрел в сторону крепости. Только сейчас он понял, что если его приказ о картечи поняли превратно, то первый же залп сметет всю династию вместе с Иорданью на глазах у иностранных послов. Несмотря на то, что на Черевине, как и на всех присутствовавших на церковном параде, не было шинели, из-под белоснежной свитской папахи ему за ворот стекал пот. Вслед за августейшими особами он поднялся по лестнице в часовню и встал в стороне.
Началась служба. Прекрасно осознавая, что он уже ничего не может сделать, Черевин отрешенно смотрел за тем, как петербургский комендант генерал-лейтенант Адельсон вывел на площадку перед сенью знаменщиков со знаменами и штандартами и те, поднимаясь по лестнице, выстраивались на помосте кругом часовни в ожидании кропления. “Сам убо, Человеколюбче, Царю, прииди и ныне наитием Святаго Твоего Духа и освяти воду сию”, — воодушевленно пели внутри павильона певчие придворной капеллы, и высокопреосвященнейший Палладий благословлял воду сухонькой ручкой. «Сейчас жахнет, — думал Черевин. — Что раньше? Бомбу под водой взорвут или картечью?»
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
