Когда мы уже разминулись, мне вдруг стало интересно: что думает обо всем случившемся полицейский? Каково ему пришлось в ту ночь? Я вернулся и заговорил с молодым человеком. О том, что работаю на ЕТВ, я намеренно умолчал. Я назвался английским журналистом и сказал, что пытаюсь понять, кто стоит за событиями той трагической ночи, когда в числе погибших оказался и мой сын.
– Ваш сын? – удивился он и, чуть помедлив, сказал: – Сочувствую.
Только одно это слово: «Сочувствую». Я не знал, как вести разговор дальше. Тут он полюбопытствовал, откуда я так хорошо знаю немецкий.
– Мой отец родился и вырос в Вене.
– Интересно, – заметил он. – Так сказать, визит на родину?
– Не совсем. Я вырос в Лондоне.
– Ах, в Лондоне. Это крупный город. Больше Вены?
– Да, намного.
– Стало быть, и проблем навалом. Наркота и прочее. У вас в Лондоне много наркоманов?
– Да, к сожалению. Больше, чем в Вене.
– Мне-то и здесь их хватает. Пройдитесь по переходу, сами увидите.
Он оглянулся в сторону спуска к метро линии 4, где несколько юнцов расположились прямо на полу. Его напарник не проронил ни слова. Он переминался с ноги на ногу и слушал наш разговор.
– Я хотел вас кое о чем спросить.
– Пожалуйста.
Он приветливо кивнул и повернул голову вполоборота, будто был туговат на ухо. Его профиль имел два резких выступа: длинный нос и выпиравшую верхнюю губу.
– Я бы охотно взял у вас интервью. Как вы пережили это катастрофическое событие? И что вы думаете об этом?
– Нет, избави Бог, этого я не могу.
– Не можете?
– У нас есть указания. Вам надо обратиться в пресс-центр Управления федеральной полиции. Но они вам наверняка подыщут кого-нибудь другого.
– Почему? Никакой закон не запрещает говорить с вами при условии, что вы сами не возражаете.
– Нет, так нельзя. Извините, нам сейчас надо на задание. Я не могу тратить время на разговоры. Но завтра я свободен. Вы позвоните, и я вам обстоятельно объясню, почему не могу давать никаких интервью.
Он назвал свое имя – Фриц Амон. И оставил номер телефона. Полицейские пошли своей дорогой. Мне казалось, что удалялись они поспешнее, чем двигались мне навстречу. Второй полицейский так ничего и не сказал.
Вечером я размышлял о том, как лучше разговорить этого парня. У моего знакомого был дом в Брайтоне, который он иногда сдавал. Я мог бы предложить полицейскому с женой, если, конечно, у него есть таковая, провести отпуск на взморье. Но на следующий день выяснилось, что я зря ломал голову.
Фриц Амон сообщил мне в телефонном разговоре:
– Ясное дело, я вас проинформирую. Только напарник об этом знать не должен. Он у нас новенький. И я пока не знаю, можно ли на него положиться. Может, зайдете ко мне?
Договорились, что к обеду я навещу Амона в его квартире. Он жил на Реннбанвег, по ту сторону Дуная, в огромном комплексе государственной застройки, подъезд 16. Из предосторожности я захватил с собой старую визитную карточку с шапкой Би-би-си. Он либо ждал меня за входной дверью, либо наблюдал за моим приближением из окна, поскольку дверь открылась, как только я прикоснулся к кнопке звонка. Фриц Амон проводил меня на кухню и познакомил с женой. Она выглядела на несколько лет старше него и потряхивала светлыми кудряшками химической завивки. На комоде против кухонного стола стоял включенный телевизор. Передавали какую-то викторину из Германии.
– Как вас зовут-то?
– Фразер. Курт Фразер. – Я произнес свою фамилию через «а», как ее огласили на похоронах Фреда. Затем протянул свою визитную карточку. Он долго ее рассматривал, а потом взглянул на жену.
– Это телевидение, что ли?
– Да. Но ваш голос я не буду давать в эфире, – сказал я, доставая магнитофон. – Это так, для памяти.
– Так вы хотите записать разговор?
Он покачал головой и посмотрел на жену, занятую стряпней.
– Да, но, как я уже сказал, это для моих приватных целей, но никак не для телевидения.
– Английского-то? У нас все равно никто его не смотрит. Так что, если надо, можете спокойно использовать.
Он повернулся к жене:
– Как думаешь? Никто не увидит? Или что?
Она окунула шницель в горячий жир и покачала головой:
– Да уж вряд ли кто.
Мы сели за письменный стол, накрытый на трех едоков.
– Пивка не хотите? Кристль, принеси, пожалуйста, две бутылки. А что вас, собственно, интересует?
– Как вы пережили все это? Должно быть, вам туго пришлось.
– Не то слово. Жуть! За все время службы мне такое и не снилось.
Я взглянул на телевизор.
– Можно выключить звук?
– Ясное дело.
Он взял пульт, и телевизор затих. Хозяйка принесла две бутылки пива. Затем – мясной суп с мелко нарезанным омлетом. Я прирос к спинке стула, когда она наполняла мою тарелку. В углу над кухонным столом висела пустая подарочная коробка. Фриц Амон проследил мой взгляд.
– Это мне к пятилетию службы преподнесли.
Фриц Амон заработал ложкой и при этом начал свой рассказ о том самом дне, который перешел в ту самую ночь. Я включил магнитофон. О своей жене он говорил, не обращая на нее внимания. Иногда его взгляд задерживался на картинке, возникшей на экране, и он ненадолго прерывался. Похоже, он любил приврать. Я не был уверен, что он и в самом деле нашел палец. Хотя Бог его знает. А то, что он мог присутствовать при разговорах высокого начальства, казалось мне просто неправдоподобным. Возможно, он знал об этом из рассказов того самого сослуживца, которого называл «старшим напарником». А что касается Общества помощи иностранном, то на сей счет я узнал много нового. Правда, я слышал о смерти одного из демонстрантов, но в то время, когда это произошло, был слишком поглощен югославской темой, а позднее – подготовкой к трансляции бала в Опере. Свидетельства Фрица Амона больше всего пригодились бы мне, если бы удалось доказать, что к теракту в Опере действительно причастно Общество помощи иностранцам.
Он разрезал шницель на продольные ломтики, а потом, к моему удивлению, ловко поделил их на части, даже не сдвинув с места. Его тарелка напоминала рекламную картинку для детей, страдающих отсутствием аппетита. Первым делом он съел боковые куски, имевшие небезупречную геометрическую форму. После чего методично расправился с прямоугольником из идеальных мясных квадратиков. Когда я перематывал пленку, он использовал паузу для того, чтобы послушать телевизор. Но как только я приводил диктофон в рабочее состояние, он убавлял звук. Странное дело – чем больше Фриц Амон входил во вкус своего устного повествования, тем симпатичнее он мне казался. Пока не заговорил о политике. Напоследок он пригласил меня зайти в гости еще раз. И я, пожалуй, зайду. Во всяком случае – до публикации книги.
