Толик вдохнул глубоко-глубоко, сжал в левой руке пальцы правой, расцепил этот «трусливо-неуверенный» замок, чтобы сжать ладони в кулаки и подумать: «Жизнь обязательно клюнет».
Он спустился к трассе, поймал машину и назвал адрес очередного клуба, найденного в справочнике, купленном на одном из переходов в метро.
Домой он приехал в семь утра, оглушенный неудачей, вдрызг пьяный, с пульсирующей в голове музыкой, мешающей уснуть, и с твердым намерением пойти в офис, попасть в кабинет директора и уничтожить его. «Тогда я либо убью его, либо узнаю правду», — было последней мыслью, подмигнувшей ему перед тем, как сон поглотил его черной маслянисто-густой пучиной.
2
Ему снилось, что он пришел в приемную фирмы, без проблем вошел к директору, ничего не подозревающему, сумел каким-то хитроумным образом запереть дверь кабинета изнутри и учинил допрос мужчине, скрывающемуся в тени. Директор понял, что Толику все известно, и не стал отрицать связи агентства с некоей могущественной темной силой, несущей в массы антиморальные, губительные принципы, противоречащие завещанным в святых писаниях. Также мужчина, скрытый искусственным сумраком, созданным на его половине кабинета, принялся сулить Толику несметные богатства, славу по всему миру и долгую жизнь, на что тот возразил: «Но я теряю дорогих мне людей!» «Зато приобретаешь дорогие вещи и известность, дарующую жизнь после смерти», — ответил директор. Тогда Анатолий понял, что злой гений эксплуатирует его дар, преподнесенный свыше, дергая за ниточки сильнейших мечтаний его, Толика. «Я не марионетка!» — вскричал он, подбегая к границе света и полутени, протягивая руки к мужчине, моментально испарившемуся. Толик остался в кабинете один на один со своими мыслями и чувством голода, волнами прокатывающимся внутри его, обретающим черты физической боли.
Еще не проснувшись, он машинально перевернулся на живот, как делал всегда под утро, ощущая пустоту в желудке. Но вместо облегчения твердый комок тошноты поднялся к горлу, и Толик открыл глаза, упершись ладонями в кровать, отжимаясь от нее. Мужчина подогнул колени, потом выпростал их вперед, сев. Жгучий комок упал вниз, вонзаясь сотнями иголок в слизистую желудка. «Надо поесть», — подумал Анатолий, попытавшись встать, но тело отказалось слушаться хозяина. Ноги превратились в бесчувственные чурбаны, а голова! Голова становилась тяжелее с каждой секундой, как наливается свинцом доска, в которую расстреливают обойму за обоймой. При всем при этом усилилась тошнота, скручивающая пищевод в жгут. А в рот словно помочился не один десяток кошек. И нестерпимо несло куревом. Казалось, запах табака сочился из-под кожи.
Толик попытался сконцентрироваться на действиях. Он согнул ноги в коленях, пододвинул задницу к краю кровати и выкинул ступни вперед. Таким образом он преодолел-прополз десять сантиметров. Его потуги встать отозвались в желудке волной боли. В тот момент, когда он согнул колени вновь, мир вокруг заполнился душераздирающей трелью. Мужчина почувствовал себя так, словно ему на голову надели большую эмалированную кастрюлю и стучат по ней снаружи сразу в нескольких местах. Именно стенки кастрюли, как подумал Толик, закрыли для него солнечный свет, просачивающийся сквозь плотно сдвинутые шторы. Трезвон продолжался секунд тридцать, затем эхо хаотичной полифонической какофонии не смолкало мгновений двадцать, следом пришла тишина. Кастрюля, которой и не было вовсе, рассыпалась в истлевший тут же прах.
Анатолий открыл глаза, недолго пощурился от света и возобновил попытки встать. «Надо поесть», — думал он, ощущая колики в желудке. «Тебя вывернет от любой еды», — отговаривал здравый смысл и запел голосом известной певицы: «Любовь была еще вчера, сегодня горькое похмелье». Едва улыбнувшись, Толик сполз на край кровати. Он был в одежде, надетой вчера в полдень. От ткани несло табаком, пропитавшим стены ночных клубов. От волос и кожи тоже пахло. Он вздохнул, выпустив перегоревший воздух, и сам сморщился от окутавшего лицо зловония.
Ступив на пол, он усилием воли выпрямился. Тяжелая голова потянула его вперед, на окно. Он выставил вперед правую руку, схватился за штору и повис на ней, а потом услышал треск и полетел вниз. Согнутые в локтях руки врезались в пол, отдачей его подбородок запрокинуло, и он смог увидеть, как сверху летит что-то широкое, колеблющееся. Штора накрыла его, сделав видимый свет приглушенным.
Изо рта вырвался стон. Его продолжало тошнить, но, кроме желудочного сока, утроба ничего извергнуть из себя не могла, потому что была пуста, словно бесплодная женщина. От этого боль лишь усиливалась. Да тут, придя ей на помощь, снова раздался телефонный звонок. На этот раз Толя, страдая от нестерпимой какофонии, догадался протянуть руку к кожуху, закрепленному на ремне, неповоротливыми, словно отекшими пальцами открыть его и достать сотовый. Он нащупал клавишу ответа, нажал на нее, и сумасшедшая трель исчезла. Тогда мужчина подтянул руку с мобильным к уху, прошептав:
— Алло?.. Мам, я не могу говорить, у меня важная встреча… У вас все нормально?.. Просто соскучилась?.. Я тоже… У меня все хорошо, голос нормальный… Я перезвоню, как только освобожусь, поцелуй от меня Полину.
Он отключился, выпустив из пальцев телефон, подгибая колени. Левая нога запуталась в шторе, поэтому пришлось повозиться, прежде чем он смог встать, отбросив в сторону ткань.
Пошатываясь, по стеночке, он дошел до ванной, включил свет, холодную воду. Под поток, хлынувший из рассекателя, он подставил голову. Кожу обожгло ледяной влагой. Потихоньку ему удалось снять с себя пропитанную запахом табака одежду. В рот попадали капли, смывая вонючий зеленовато-белый налет с языка и неба. Толик набрал воды в рот, подержал там, чтобы она согрелась, затем прополоскал его, почувствовав, как смывает твердый кусочек кешью, застрявший между зубов.
Освободившись от одежды, он перевалился, поддерживаясь за края, в ванную. По груди забарабанили ледяные капли. С ними в голове начало проясняться, зато в желудке не утихала буря. Чтобы окончательно не замерзнуть, мужчина открыл кипяток, который, смешавшись с холодной водой, ударил теплым ливнем. Почувствовав, что тело согрелось, Толик закрыл кран с горячей…
Контрастный душ помог не только прийти в себя, но и вернул одержимость, с которой Анатолий рыскал по клубам в поиске ответа, в поиске Ивана. Но сейчас он знал, кто ответит на его вопросы. «Надо дождаться, когда Олег выйдет из офиса, надо его поймать, и тогда…» — решил мужчина, выключая воду, перекидывая ноги через край ванны.
2
Несмотря на голод, он смог проглотить лишь три печенья, да и это ему стоило больших трудов. Подолгу пережевывая каждое кондитерское изделие, он ощущал во рту вязкий шероховатый комочек без вкуса, который можно было в желудок только смыть. Так он и поступал, запивая печенье черным чаем, отдающим запахом дыма и миндаля. На полке холодильника он нашел нераспечатанную баночку с биологически-активной успокоительной добавкой. Прилепив к смоченной слюной подушечке пальца две таблетки зеленого цвета, мужчина отправил их следом за печеньем. «Крепкие нервы мне пригодятся», — рассуждал он.
Закончив скромную трапезу, Толик встал и прошел в зал. Он нашел пульт от телевизора. «Как я не забыл снять квартиру с сигнализации? — падая на диван, удивился он. — Как домой-то вернулся — не помню, а это сделать — сделал!» Он включил «друга человека». С экрана в комнату полился мягкий свет, а диктор начал рассказывать о новом террористическом акте, далее переключился на выборы в какой-то африканской стране, следом показали сюжет об открытии выставки миниатюрных ювелирных украшений… Мужчина не вникал в смысл услышанного. Он сосредоточился на одном, на борьбе с тошнотой, усилившейся после того, как было съедено последнее, третье печенье и выпита последняя капля чая. Помимо бури в чреве, голову окутала слабость. Глаза мужчины сузились. Чтобы удерживать веки открытыми, Толик часто моргал и наклонял голову в разные стороны. Он заметил, что без конца зевает, а пальцы его мелко дрожат. «Какого черта я напился вчера?» — подумал он, выключая телевизор.
