— А что же тогда?
Сюсанна стремительно глянула на нее. Глаза ее блестели. Очень сильно блестели.
— Что Бьёрн для нее ничего не значил.
Элси сидела молча, не решаясь ответить и не зная, что сказать. Сюсанна еще больше съежилась по другую сторону стола, спрятала и другую руку в рукав. Шмыгнула носом.
— Я была такая дура. Я думала, она его любит. По-настоящему. И меня. Я думала, она меня тоже любила… По крайней мере, до того дня. А на самом деле нет. На самом деле ее интересовало только то, что он знаменитость. Ну и я, значит, как сестра знаменитости.
Она подняла глаза, встретилась взглядом с Элси и добавила:
— Ну, двоюродная.
Элси просто кивнула. Это как раз совершенно неважно. Пусть Сюсанна знает.
— А теперь она едет с английской группой, — сказала Сюсанна. — Потому что это круче, английская группа — это всегда круче, чем шведская. А «Тайфунз» кончились, так что она и Томми прогнала, правда, мне все равно, уж это мне точно совершенно безразлично, но это… Это… Нет, я не знаю, как это называется! Она ужасный человек! Отвратительный!
Наконец-то она заплакала. Элси встала, оторвала кусок бумажного полотенца и через стол протянула Сюсанне.
— Чувствуешь себя использованной вещью, — всхлипывала Сюсанна. — Меня использовали. Она воспользовалась мной, чтобы подобраться к нему, а я ей позволила. Потому что была такой дурой и ничего не понимала. А некоторые понимали, говорили, объясняли мне, что происходит на самом деле и чем все кончится, а я ничего не слышала. Не слушала. И теперь у меня не осталось друзей. Ни одного. Я одна, и я тоскую по Бьёрну, мне так его не хватает! Бьёрна. Брата. Не рок-звезды. Я думаю про него днем и ночью, но мне даже об этом рассказать некому. Папа со мной не разговаривает, а мама… Мама…
Она содрогалась от рыданий. Элси протянула ей руку, но Сюсанна не приняла ее, вместо этого подняла правый локоть и закрыла лицо, спрятала, будто стыдясь, будто она сделала что-то, чего надо стыдиться. Ее голос стал тонкий, как ниточка, но теперь Сюсанна уже не всхлипывала. Теперь даже не похоже было, что она только что плакала.
— А мама считает, я вообще не стою того, чтобы жить на свете, — произнесла она этим тонким голосом. — Она так сказала. Сама сказала мне, когда свихнулась. И я думаю иногда, что она права. Я не стою того, чтобы жить.
На то, чтобы уложить ее в постель, ушел почти час, а когда этот час прошел, силы оставили Элси. Вздохнув, она прикрыла дверь в комнату Сюсанны, потом прислонилась к стене и закрыла глаза. Попыталась взять себя в руки. Собраться с мыслями. Вести себя как взрослый, ответственный человек.
Она сошла на берег в Гётеборге в полдень и тотчас взяла такси, поехала на вокзал и менее чем через час уже сидела в поезде. В Хельсингборге пришлось пересесть на местный поезд, который останавливался у каждого столба, окруженного молочными бидонами, выпуская сыновей и дочек зажиточных сконских крестьян — хихикающих, смешливых, горластых подростков, возвращающихся домой из школы. Она разглядывала их очень внимательно, рассматривала одежду и жесты, слушала их разговоры и голоса, чуть принюхивалась к их запахам и удивлялась. Ни от кого из них уже не пахло скотным двором. Пахло мылом и потом, одеколоном «Якса» и — она снова недоверчиво принюхалась — «Шанелью № 5». К тому же одеты они были очень хорошо, она никогда не видела так хорошо одетых подростков, пожалуй, они были одеты даже лучше, чем публика на английской телепрограмме с участием Бьёрна. Свитера сплошь из ламы или шетландской шерсти. У нескольких девушек блузки из натурального шелка, а у некоторых парней — белые рубашки и галстуки. Новые пухлые пуховики. Новехонькие, будто только что из магазина, пальто и дубленки. Никто уже не выглядел бедно. И только выговор был все таким же — ни единая гласная не вылетала из их ртов поодиночке, а норовила прихватить с собой другую, за компанию: йо, аэ, оу. Но интонация стала иной. Жестче. Грубее. Злее.
Ровесники Сюсанны. Ее однокашники. Ее мир. Элси вздрогнула.
Сделала пять шагов до ванной, вошла и посмотрела на себя в зеркало. Никакой змеи там не было, глаза — ее собственные, и это добавило ей решимости. Сюсанну надо спасать. Кто-то должен признать ее существование и защитить, ей так нужна защита! Элси плеснула холодной водой на лицо и поискала глазами нормальное полотенце, но на крючках висели только два маленьких замусоленных полотенчика для рук. Оторвав туалетной бумаги, она промокнула лицо, потом провела расческой по волосам. Вдруг подумалось о пустой, дожидающейся ее квартире на Санкт-Улофсгатан, Элси словно бы увидела себя на лестнице, стоящую в нерешительности, как тогда, весной, она вечно стояла в нерешительности перед дверью Лидии, — потом пожала плечами и отложила расческу. Лидия — не самая большая из ее печалей. Старое привидение. Существо, боящееся жизни и живых. Наверное, даже не знает, что Элси вернулась. Ничего удивительного. Похоже, люди из их рода вообще перестали друг с другом разговаривать.
Крепко держась за перила, она спустилась по лестнице вниз. Желтый свет пробивался из кухни, но в гостиной, где сидел Биргер, было темно. Она остановилась в дверях и посмотрела на него. Усталый человек в синеватом свете телевизора. Замкнутый. Одинокий.
— Можно зажечь лампу? — спросила Элси.
Биргер повернул голову в ее сторону, но не ответил, просто посмотрел на Элси, потом потянулся к торшеру, зажег его и снова уставился в телевизор. Говорил какой-то темнокожий мужчина, и Биргер слушал его очень внимательно. Что-то о футболе. Насколько Элси было известно, футболом Биргер никогда не интересовался.
— А ты не мог бы выключить телевизор?
Губы Биргера дернулись, словно он хотел что-то сказать, но не мог. Словно кто-то зашил ему рот. Скрепил губы степлером. Но от Элси ему не отделаться. Она повысила голос:
— Я хочу с тобой поговорить.
Глаза его забегали, он что-то пробормотал.
— Прости — что? — переспросила Элси.
Он повторил громче, не сводя взгляда с экрана:
— Не о чем говорить.
Элси ощутила, как внутри поднимается гнев, так что пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох, чтобы Биргер об этом не догадался.
— Сюсанна, — сказала она.
Голос прозвучал очень отчетливо, но не сердито, не выдал, что она в бешенстве. Биргер по-прежнему не шевельнулся. Продолжал сидеть, прямой и неподвижный, в своем жестком набивном кресле пятидесятых годов и не шевелясь смотрел в телевизор. Не отвечал.
— Нам нужно поговорить о Сюсанне, — снова сказала Элси. — Ей плохо.
Биргер пожал плечами, не сводя взгляда с экрана. Темнокожего уже не было, вместо него появились часы, и теперь Биргер смотрел на них. Пристально. Словно это некий сверхважный отсчет времени, а не простая пауза между двумя передачами.
— Она ни в чем не нуждается, — сказал он наконец. — Сыта и одета. Может ходить в школу. На что ей жаловаться?
