много, тепло же, что согревает нас, исходит не от солнц, но от сгустка
пламени, обтянутого кожей.
Предавая бумаге то, о чем я не напишу
От того, что ответ столь прост и лежит на поверхности, впору прийти в
полнейшее, позорнейшее замешательство. Что-то подобное утверждали и отцы
пустынники, однако их речи всегда наводили на нас скуку – кому интересно
знать правду. Вот выверните ее наизнанку, скажите задом наперед, переведите
на какой-нибудь сраный иностранный язык: юлбюл, юлбюл, юлбюл. Сокровище,
которое не украдешь.
О нет, обрести его нелегко. Иже и сохранить.
Единый сущ Господь. Единый и многоликий. Там, на вершине пирамиды, я
сжимал в руках совершенство – как оно есть. Я был достаточно молод, чтобы в
груди у меня работал силовой генератор, но достаточно стар, чтобы не
обманываться на сей счет. Мы спустились к Нилу – сидели и смотрели, как
зигзагами бежит рябь по воде.
Я был без ума от того, как Зоя стопит машину (я никогда не видел, чтобы
кто-нибудь столь элегантно отставлял большой палец). Без ума от того, как
она стоит в очереди за билетами в кино. Без ума от Зои, положившей на лицо
косметику. Без ума от Зои без грима. Я могу продолжать до бесконечности.
Единственное в ней, что не вызвало моего восторженного одобрения, – это
признание, что она больше не хочет меня видеть, сделанное недели через две
после нашего возвращения в Кембридж.
– Из философов выходят хорошие любовники, но паршивые мужья, – сказала
тогда она.
Это было шуткой.
– Ты слишком молод. И ты – из породы добряков, а не из породы тех, за
кого выходят замуж.
На этот раз она не шутила. Она была на два месяца меня старше.
Моя специализация – наука о знании, о доведении мысли до остроты
разящей стали, но спросите меня, как же вышло, что я сижу в каком-то кабаке
в Драгиньяне, с пьяным в дым инвалидом, а она – в Корнуолле с двумя детьми,
и с трудом вспоминает мой голос всякий раз, как я звоню ей, через год на
третий, – и я отвечу: без понятия. Не то чтобы у нас вышла какая-то роковая
ссора, или я совершил ошибку, или случилась размолвка.
Зоя была седьмой дочерью седьмой дочери. Бедная семья из Салфорда.
Полная противоположность мне, непрактичному, единственному ребенку. Она -
упрямая. Собранная. Мои мольбы и призывы – глаза в глаза, письменно и по
телефону – просто отправлялись в архив. Для нее все это было уже архаикой.
Куда большей, чем история древности.
Та поездка в Ист-Энд была моей последней попыткой штурма. Я – поистине
невероятным образом – раздобыл ее новый адрес. Но когда я добрался до нужной
улицы, во всем районе отключили электричество. Передо мной на многие мили
вперед простиралась зона абсолютного затемнения. Я не мог прочесть названия
улиц, не мог рассмотреть номера домов. С полчаса я блуждал во мраке, после
чего направился в паб в освещенной части города. На следующее утро полиция,
высадив дверь, тщетно пыталась достучаться до моего оцепеневшего сознания.
Вот так-то. Да здравству... Короче: здравствуй, жизнь, раз так тебя и
разэтак! Что же – я любил ее больше, чем можно любить? Или я просто
чувствительный слизняк, пустое место, ноль без палочки?
Когда патологоанатом вскроет мое сердце, что найдет он там – портрет
Зои.
Драгиньян 1.3
– Да, но где же Жослин? – в который раз задал вопрос Юпп.
Она опаздывала уже на два часа, и это смущало тем больше, что, как
правило, она появлялась, овеянная шелестом той минуты, на которую была
назначена встреча. Я уже начал беспокоиться, не произошло ли с Жослин чего
недоброго, а также беспокоиться (правда, в значительно меньшей степени), не
пришла ли она к выводу, что ей и так хватает в жизни борьбы с хаосом, чтобы
усугублять это еще и присутствием ходячего источника бардака по имени Эдди.
Общаясь с женщинами, я обычно не могу отделаться от ощущения, что они
принимают меня за кого-то другого – намного более интересного, стильного и
веселого человека, – и вот сейчас у них раскроются глаза, они увидят, кто я
есть на самом-то деле.
Юпп, весь ужин пребывавший в состоянии какой-то покорной апатии, вдруг
оживился, услышав, как за соседним столиком кто-то обронил, что после
сегодняшнего полицейским впору пожертвовать свою зарплату в пользу
какого-нибудь детского приюта. Юпп выставил всей компании выпивку за свой
счет.
Мы выкатились из ресторана в ночь: двое, вероятно, самых ужратых, самых
эрудированных и самых везучих грабителей в этом секторе Галактики.
Исход из ресторана: еврейское счастье
Охотно соглашаюсь: пищеварению отнюдь не идет на пользу, когда вы мирно
шествуете к стоянке, где оставили машину, а навстречу вам из темноты вдруг
выскакивает комиссар полиции – особенно если именно вам этот комиссар обязан
тем, что возглавил список тех полицейских всех времен и народов, на которых,
заходясь от хохота, показывают пальцем на улице, если именно его карьеру вы
втоптали в грязь, ославив беднягу на всю страну, и именно в его квартире не
так давно вы учинили погром...
Воистину – зрелище, которое мне менее всего хотелось бы видеть. Хуже
может быть только (a) созерцание Фелерстоуна, на котором гроздьями висят
жрицы любви всех мастей и оттенков кожи, пышущие к тому же юностью и
здоровьем, и (b) вид неожиданно перекрывающей обзор слоновьей задницы,
владелец которой твердо вознамерился присесть именно там, где я имел
несчастье встать. И все же нечто во мне радостно воспрянуло: оказывается,
усилия наших стражей правопорядка не совсем безнадежны...
В сознании мелькнула мысль: а может, начисто отрицать, будто мы имеем
