Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Кротов молча рассматривал Кузьмина, пытаясь представить себе его молодым офицером, который был куратором его матери.
– Вы разговариваете со мной так, словно мы давно знакомы, – заметил он. – А ведь мы с вами видимся впервые.
Кузьмин рассмеялся:
– Это не так. Я помню тебя совсем маленьким. Мой коллега Николай Самосадов был хорошо знаком с твоей мамой и несколько раз приводил меня к ней в гости. Ты был ужасно смешным и ужасно серьезным пацаном, я таскал тебя на руках, подбрасывал в воздух, а ты боялся и визжал от страха.
– Кто такой Самосадов?
– Он был куратором твоей мамы.
– Куратором?
Кротов сделал вид, что впервые слышит этот термин. И фамилию Самосадов он тоже слышит в первый раз. Хан предупреждал его, что Кузьмин станет валить все на покойника: Николай Павлович Самосадов умер два года назад. Очень удобно. И главное – невозможно проверить. О Самосадове и его смерти Хану и Кротову рассказали Каменская и Стасов.
– Всему свое время, Сашенька, – в голосе Кузьмина прозвучали покровительственные нотки. – Или тебе более привычно имя Борис?
– Мне все равно, – равнодушно отозвался Кротов. – Называйте, как вам удобнее.
Действительно, через очень короткое время раздался звонок в дверь, пришел человек, которому Борис отдал принесенные деньги. И вот теперь они сидели друг напротив друга и ждали телефонного звонка, после которого Кузьмин начнет рассказывать.
Сидели молча. Но молчание это не было тягостным. Кузьмин явно пребывал весь в своих мыслях, а Кротов пристально и беззастенчиво разглядывал его, как любил разглядывать лица, которые собирался писать. Он словно пытался проникнуть по ту сторону кожи, глаз, увидеть, какие мысли бродят в черепной коробке, какие надежды дают силы жить и какие страхи эту жизнь отравляют. Обычно он подолгу разговаривал со своими моделями, стараясь выявить суть характера, но Кузьмин – не модель, и разговаривать он будет только тогда, когда получит деньги.
Наконец долгожданный звонок раздался. И Геннадий Антонович начал рассказывать.
В 1984 году директор крупного средмашевского завода Николай Степанович Разуваев отдыхал на обкомовских дачах в Руновске, на берегу водохранилища. Отдых заключался в том, что он пил по-черному и парился в бане с девочками. В пьяном состоянии он был безумен, агрессивен и требовал постоянного пригляда. А пригляд в тот период был особенно трепетным, потому как Николаю Степановичу должны были вот-вот присвоить звание Героя Социалистического Труда и, кроме того, он был кандидатом в члены Центрального Комитета КПСС. Естественно, КГБ не имел права допустить, чтобы с директором оборонного предприятия приключилась какая-либо беда, к тому же Разуваев был человеком, олицетворяющим достижения советской морали и нравственности, и, помимо беды, нельзя было допустить и его компрометации. Одним словом, приставленные к нему офицеры КГБ Самосадов и Кузьмин старались изо всех сил.
Однако все же недоглядели. Мальчишки из расположенного поблизости пионерского лагеря забрались на закрытую территорию обкомовских дач, угнали моторку и начали кататься по водохранилищу. В дымину пьяный Разуваев это увидел, сел в катер и помчался догонять их и наводить порядок своими методами. Самосадов и Кузьмин увидели это слишком поздно. На их глазах катер врезался в моторку и разнес ее в щепки. Один мальчик – Витя Сорокин – утонул сразу, двух других с тяжелыми травмами доставили в больницу. Миша Савиных умер на операционном столе, а Юра Петраков после операции находился в реанимации без сознания, но прогнозы были неплохими. Все-таки Дмитрий Васильевич Евтеев был превосходным хирургом и за операционным столом сделал практически невозможное.
Но это было опасно: мальчик придет в себя и расскажет, что наделал пьяный Разуваев, тем самым поставив крест не только на карьере самого Разуваева, но и на службе тех, кто должен был оберегать его от неприятностей. Пришлось взять в оборот доктора Евтеева, который сперва пришел в ужас от того, что ему предлагали, но как-то быстро сломался, не устояв перед сулимыми благами: переводом в Южноморск с солидным повышением и трехкомнатной квартирой. И еще, конечно, свою немалую роль сыграл страх: пойти наперекор могущественному КГБ в те годы казалось немыслимым. Это сейчас такую службу, как ФСБ, мало кто боится, они все больше террористами да шпионами занимаются, а в те времена они могли все и даже больше чем все. Перекрыли бы кислород на всю оставшуюся жизнь, если вообще на свободе оставили бы, а то и в психушку могли пожизненно запихнуть. Доктору всего-то и нужно было неправильно интерпретировать показания приборов и симптомы и назначить препарат, который в данном случае окажется смертельным. Уговаривал доктора Евтеева Коля Самосадов, Кузьмин же был просто поставлен перед фактом.
Все сошло гладко, мальчик скончался, не приходя в сознание, материалы проверки по несчастному случаю передали в архив, Разуваев получил свою Звезду Героя и ждал повышения от кандидата в члены ЦК, при этом частенько наезжал в Москву попариться в баньке со столичными девочками, одной из которых и была Лариса Кротова, человек доверенный и проверенный, состоявшая на связи с Самосадовым. Лариса все видела, все слышала, много чего знала и понимала, но умела крепко держать язык за зубами. Словом, для Николая Самосадова была человеком незаменимым.
Слушая пьяную болтовню Разуваева, она много чего узнала, в том числе об истории на водохранилище, и, когда решила «соскочить» и жить обычной гражданской жизнью, пустила свои знания в ход, угрожая Самосадову предать историю огласке, если он ее не отпустит и не поможет устроиться. Самосадову пришлось согласиться, но он начал вынашивать план устранения Ларисы. Тут очень удачно подвернулся Валерка Стеценко, он ходил под «расстрельной» статьей и легко дал себя уговорить совершить новое преступление и отделаться всего восемью годами – за пьяное убийство на бытовой почве больше не дали бы.
«Значит, Хан сказал правду, и мама действительно была проституткой, – думал Кротов, слушая Геннадия Антоновича и удивляясь собственной отстраненности от этого рассказа, словно речь шла не о его матери и в конечном итоге не о нем самом. – И Хан не ошибся в своей конструкции, дядю Валеру наняли для того, чтобы он убил маму, разыграв пьяную ссору на бытовой почве. Он все врет, этот Кузьмин, он думает, что я не знаю про смерть Самосадова, и врет, сваливая вину на него. Он совершает ошибку, думая, что я был слишком маленьким и ничего не помню. Я действительно многого не помню, я не помню имен, обстановки, названий городов и улиц, я не помню, кто в чем был одет и кто что сказал. Но лица я не забываю никогда. Я помню их все и могу по памяти нарисовать любое. И Кузьмина я вспомнил, как только увидел. Конечно, он постарел и изменился, но все равно я его узнал, он приходил к маме несколько раз между тем днем, когда она привезла меня в Москву от тети Ани, и днем нашего переезда в ту квартиру, где ее потом убили. Кузьмин приходил один, никакого другого мужчины с ним не было, иначе я бы и его запомнил… Наверное, мне нужно как-то отреагировать на сообщение о том, что мама занималась проституцией и ее убили по заказу, я же не должен показывать, что уже знаю об этом. Но как отреагировать? Вопросы задавать? Демонстрировать недоверие? Биться в истерике? Что делать-то?»
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
