Она опоздала! Слишком долго они с отцом добирались до Венеции, где жили их родственники. Авраам был слишком слаб, чтобы ехать быстрее. А когда они все-таки доехали, то обнаружили, что еврейское гетто заперто под каким-то христианским предлогом. Никто не мог попасть внутрь в течение целой недели. А когда они с отцом наконец оказались в гетто, Бекк отыскала двоюродных сестер Авраама с их мужьями. Те были счастливы принять незнакомого им родича, поскольку Авраам славился как лучший ювелир их разбросанной по миру семьи; заказов же было множество — из великолепного золота Нового Света. А вот отпускать Бекк они не хотели.
Сначала все происходило крайне мило. Они уговорили ее задержаться на лишний день, чтобы присутствовать на пиру в честь их приезда. Однако Бекк слишком долго жила самостоятельно и пользовалась свободой, дарованной мужским обличьем, чтобы получать удовольствие в исключительно женском обществе, одетая в заимствованное у кого-то платье. Она опрометчиво позволила себе пожаловаться на ограничения и заявила, что на следующий день ей необходимо уехать, чтобы завершить начатое «дело». Для женщин народа, поглощенного выживанием во враждебном христианском мире, подобное поведение выглядело совершенно непонятным. А мужчинам это показалось угрозой установленному порядку вещей, который позволял им существовать сравнительно безбедно.
Опоздала! Наутро ее дверь оказалась запертой. Затем Бекк доставили туда, где собрались мужчины. Там присутствовал и Авраам. С каждым днем ему становилось лучше. Он снова начал превращаться в того сильного отца, которого Ребекка когда-то так любила. Но этот сильный отец требовал послушания. Авраам поведал остальным об их бегстве из Сиены и о таинственном «деле» своего ребенка. Он наблюдал за дочерью и за развитием ее отношений с тем христианином.
— Жизнь в безводной пустыне закончилась, Ребекка, — сказал он. — Мы вернулись туда, где нам подобает быть. И я наконец с радостью увижу, как ты станешь женой хорошего человека, нашего единоверца.
Это было сказано мягко, но за пожеланием ясно ощущался приказ. Увидев, как решительно настроены все вокруг, Бекк заставила себя проглотить возражения, как ей ни хотелось заявить, что она уже встретила хорошего человека, того человека, к которому собирается ехать. Благоразумие велело ей молчать и строить планы бегства втайне.
Опоздала. Прошла целая неделя полного послушания, женской одежды, церемоний, семейной жизни, забытой шелковой нити в игле, к которой заново пришлось приучаться пальцам, жаждавшим взяться за бечеву пращи. А через несколько дней женщины сообщили ей, что супруга для нее уже подобрали и что ее отец ведет переговоры. Бекк улыбалась и склоняла голову, тайком вгоняя иголку в палец, чтобы боль помогла ей справиться с рвущимся из горла криком.
Они ей не доверяли. Все помнили, что она долго притворялась мужчиной. Когда Аврааму удалось тайно вывезти ее из Сиены, она приняла обличье Бекка и в течение проведенного в Венеции года оставалась мальчиком. Они помнили, как «Бекк» вступил в уличную шайку своего кузена Даниэля, присоединившись к сикариям, евреям, которые сражались с угнетателями-христианами с помощью пращи и ножа. Родственники не позволят Ребекке провести их во второй раз.
Но за обедом в честь субботы она напустила на себя такую умиротворенность, что убедила даже самых недоверчивых. Оказалось, что она танцует лучше всех. А когда мужчины выпили достаточно сладкого вина и последние ноющие ноги упокоились на кроватях, Бекк выскользнула из-под руки захрапевшей кузины, забрала мальчишеский костюм, отложенный на тряпки, и тихо вскрыла замок задней двери. Сикарии умели передвигаться по каналам. Украденная лодчонка и задремавший охранник помогли ей выбраться за стены гетто. В доме ювелира нашлась и золотая цепь, которую Бекк превратила в деньги на дорогу, новую одежду, первую лошадь и материалы для изготовления пращи. Она мчалась почти без сна, покупая себе нового коня, когда предыдущий уставал, — и наконец оказалась недалеко от Мюнстера. Дорожные слухи о том, что город находится в осаде, заставили ее спешить еще сильнее.
И все же она опоздала. И теперь стояла, ощущая во рту горечь сгоревших надежд.
Бекк сбросила с плеча ладонь Хакона и сказала:
— Почему ты меня уводишь? Разве ты не видел, как его унесли?
— Я пытаюсь думать, как Жан. На это мне нужно время.
— Время? — В угольно-черных глазах женщины вспыхнула такая ярость, что Хакон невольно вздрогнул. Гнев ударил скандинава, словно выпущенный из пращи камень. — Сколько времени? Сколько понадобится, чтобы увидеть, как он умрет на шесте? Ты ему друг? Или плата недостаточно высока, а риск слишком велик… наемник?
Хотя она вложила в это слово немало льда и желчи, Хакон не потерял власти над собой.
— Спокойно, парень. Я люблю его не меньше, чем ты.
— Вот как? А остальные?
— Фуггер пошел с ним в город и больше не появлялся. Джанук… Джанук снова ступил на путь наемников. Идем же. Городские ворота наверняка закрыли, чтобы не пускать предателей. Я знаю другой выход.
Пока они возвращались к складу, он рассказал Бекк все, что ему было известно о случившемся. Услышав, что Жан ради нее рискнул подвергнуться опасностям осады, отложив выполнение своего священного долга, она до крови прикусила губу.
— Не считай себя виноватым, — сказал Хакон. — Он тебя любит, парень. Я уже видел, как он умеет любить настоящего друга. Он не мог тебя подвести.
— А ты? — Бекк превратила подступающие к горлу слезы в гнев и направила его на единственного человека, который сейчас оказался рядом. — Ты его подведешь?
— Не подведу. Но в одном Джанук был прав: сейчас шансы слишком не в нашу пользу. Очевидно, что Жан им нужен живым. Понятия не имею зачем. Так что мы должны следовать за ними и ждать удобного случая. Какого-то знака, какой-то их слабости. Думаю, такой случай у нас будет.
По подземному ходу они передвигались молча. Фенрир снова вел их вперед, изредка останавливаясь, чтобы зарычать в темноту.
— Как ты думаешь, за нами кто-то идет?
Хакон остановился, чтобы посмотреть назад.
— Не знаю и не хочу знать.
Бекк с трудом удерживала себя, чтобы не попытаться бежать в темноте. Когда они добрались до лошадей, дожидавшихся их у подземного хода, она сделала вид, будто проверяет подпругу, а сама тайком стерла влагу с лица: кровь из прокушенной губ и слезы, которые потекли в темноте, когда никто не мог их видеть. Негромко она спросила:
— Ну что, скандинав, посмотрим, удастся ли нам поторопить удачу?
И, не дожидаясь ответа, она вскочила в седло. Хакон со вздохом взгромоздился на свою недовольную лошадь, сразу же ощутив неприятную боль в ляжках.
— Насколько же лучше стоять на палубе! — проворчал он. — Га!
* * *
Перебегающие с места на место глаза наконец остановились на удаляющихся лошадях, а потом снова вернулись к руке, отодвинувшей в сторону ветку терновника.
