Почетный караул вытянулся по стойке «смирно».
Подали трап.
Дирижер духового военного оркестра воздел руки, готовясь урезать гимн…
И тишина. И пауза.
Ни малейших движений.
Старший из группы встречающих, видный мужчина лет пятидесяти, наклонился к уху стоящего рядом с ним – то ли начальника охраны, то ли переводчика… Что-то прошептал… Тот, согласно кивнув, достал из кармана складную трубку радиотелефона, выдвинул антенну…
– Хай! Ну что там, Дед ваш – опять нажрался, как свинья?
Выслушав ответ, переводчик наклонился к старшему:
– Какая-то проблема с головой… С мозгами… Память… Временное помутнение… Астенический синдром – во!
Старший молча махнул: пусть, дескать, проваливает…
– Хай! – снова сказал переводчик в трубку. – Вам открывают эшелон. Счастливого пути!
От самолета откатили трап. Через минуту самолет взлетел.
* * *
– Ну вот. Основное давление сняли. Портреты внуков из головы теперь вон. Что называется, «заспал», харя пьяная, – сказал Борис Белову. – А остальное – тебя поищут, но схватить не схватят. В тюрьму ты уже никогда не попадешь. Не суждено.
– Точно?
– Точнее не бывает. Точно! Ведь матрица судьбы твоей кончается на… – Тренихин осекся и вздрогнул, услышав нечто неслышимое для Белова. – Все! Больше – ни слова! Так… Ладно. Что же, Коляныч? Расстаемся!..Вот и прощай!
– А почему «прощай»? Да еще так печально, слушай… Я сейчас расплачусь.
– Не плачь, не надо. Ты сам ведь так решил. – Борька пожал плечами. – Конечно, грустно, что и говорить. Я мог бы, я могу сказать и «до свиданья», но что это меняет? Два слова ничего не меняют, – он улыбнулся. – Почти ничего. Ты прости уж, Коляныч, если что не так вышло…
– Я все равно тебе не верю, гнида хитрая, – сказал Белов. – Шанс есть всегда. Шанс есть у всех. Даже в русской рулетке есть шанс. Мир так устроен!
– Никто не знает, как устроен мир!
* * *
Эта последняя фраза еще стояла в ушах Белова, когда он понял вдруг, что снова стоит на полустанке, на разъезде «1952 км», – в дурацком кашемировом пальто, весь мокрый вдрызг, без денег, без надежд, без перспектив…
* * *
Калачев постучал в дверь с надписью «Судмедэкспертиза».
– Позвольте?
– Здравствуйте. Мы выполнили вашу просьбу. Человеческая рука по линии запястья отрывается усилием пять-шесть тонн. Максимум.
– То есть если я попытался бы с руки сорвать наручник, – уточнил Калачев, – который разрывается усилием десять тире четырнадцать тонн…
– Вы оторвете себе кисть руки наручником – и только, – закончил эксперт.
* * *
Думать было нечего, надо было продолжать жить.
Не ново, впрочем, не свежо – ведь именно этим он и занимался последние десятилетия.
Белов зашел в осевшее на один бок, перекосившееся здание полустанка.
Сто лет назад крашенные стены – в застывших потеках краски. Сто лет назад краски было, видать, выше крыши.
Скамейки. Две. Облупленные, выщербленные.
Бачок с водой и кружка на цепи.
Закрытое окошко кассы. Решетка на окошке. Занавеска за стеклом.
Вот, рядом с кассой – расписание. «В Москву» и «Из Москвы». Написанное от руки, дешевой шариковой ручкой… Она, эта ручка, то писала, а то и нет…
Стоять перед окошком или сидеть на лавочке можно было сколько угодно: но ничего не высидишь…
Белов постучался в дверь с надписью «Служебный вход».
– Да-да!
Он приоткрыл дверь. Две женщины средних лет сидели возле пульта связи и пили чай.
– Что вы хотите? – спросила женщина, не поднимая глаз от чая.
– Хочу уехать в Москву.
– Идите в зал, к окошку. Билеты за час до поезда… – она подняла взгляд на Белова и даже вскрикнула – от ужаса…
– Что?! Что такое?! – еще больше испугался сам Белов.
Метнулся к зеркалу: фу-у-у, слава тебе, господи: клыки не выросли…
– В каком вы виде?! Боже мой!
– Ну… Провалился в болото…
– В таком виде вас в поезд могут и не пустить!
– Да у меня и денег нет – к тому же, – почти что с похвальбой в голосе сообщил Белов.
– Ох, удивил чем! У нас их тоже нет.
– Зато у вас есть телефон… Вы разрешите – может быть, мне вышлют.
– Что, обокрали вас, что ль?
– Не то слово… – уклонился Белов от прямого ответа.
– Сними пальто-то… К печке сядь вон, погрейся!
– Хотите чая?
– С удовольствием!
– Да как ты вешаешь пальто-то? Да за неделю так не высохнет. Сначала наизнанку. Перевесь сюда, там же от окна тянет… Вот, хорошо. И карманы выверни.
Как только Белов начал выворачивать первый карман, из него выпала стодолларовая купюра…
Белов поднял ее – она была практически сухая…
– Что сей сон означает?
– Ого! А говорил, что нет денег!
– Здесь есть где поменяться?
– А как же, конечно – рядом. Видели паровоз?
– Это который в землю-то врос?
– Ну! Это и есть обменный пункт.
* * *
Мертвый паровоз был действительно переоборудован в обменный пункт: на тендере мелом был начертан курс покупки, курс продажи.
Не успел Белов залезть в кабину машиниста, как дверца топки распахнулась.
Белов сунул туда, в топку, свои сто долларов.
Топка захлопнулась.
Не прошло и тридцати секунд, как распахнулось поддувало и из него высыпалась куча рублей.
* * *
Засовывая пачку российских купюр в карман брюк, Белов вдруг почувствовал, что там, в кармане, опять лежит какая-то бумажка…
Он вытащил ее – сто долларов!
Снова засунул руку в карман. Опять сто.
В другой карман. И там сто.
Еще раз! Сто.
А в этом? Сто.
А ну– ка, снова? Сто!
Все были новенькие, сухие, с различными номерами. Да сразу было видно, без телескопа, даже без детектора, что доллары самые настоящие.
Белов подумал и зло цыкнул зубом.
«Таким вот даром наградить того, кто себя считает художником… – мелькнула у него в мозгу невеселая мысль. – Подсунуть бесконечное благосостояние художнику – такое только этот козел мог придумать. Вот сука же, иезуит поганый! Плесень! Поддел, нечего сказать, поддел! Из-за угла! По сучьи так, исподволь… Мерзавец».
