— Но, насколько я понимаю, кварки и электроны — это то же самое, что нули и единицы, — сказала я. — Это кажется совершенно очевидным, раз уж мысль — это материя…
Правда, с этим у меня небольшая проблема. Если мысль — материя, значит, реально все. Но если повернуть это равенство по-другому — если материя — это на самом деле мысль, — тогда, наоборот, не реально ничто. Разве могут быть одновременно верными оба эти предположения? Может это уравнение быть так же непогрешимо верно, как «энергия равна массе»?
— Хотя мысль и не производит большего количества материи, — сказала Лура, — ни мысль, ни материя не могут появляться из ниоткуда.
— Да, это я, кажется, понимаю. Просто мысль как бы… придает форму…
— Кодирует, — подсказала мне Лура. — Мысль кодирует материю.
— И что это значит? — Я отхлебнула красного вина из своего бокала и почувствовала, что рука у меня дрожит.
— С помощью мысли мы теоретически можем изменять вещи.
Я задумалась. Я представила себе маленьких двоичных человечков в их мире, в котором все вещи и все их мысли сделаны из одного и того же. Вероятно, в этом мире вещи можно создавать, просто о них подумав. И нет большой разницы между мыслью о дожде и самим дождем. Но ведь в нашем-то мире это не так?
— Вы ведь не хотите сказать, что, подумав «дерево», я могу создать дерево? — спросила я у Луры с недоверием.
— В этом мире — нет.
— Но в компьютерном мире? В этом мысленном эксперименте?
— Вроде бы да, — ответила она. И посмотрела на Берлема. — У нее очень хорошая способность к упрощению.
— Талант, от которого на английском отделении не слишком много пользы, — ответил он. — Но да, ты права.
— Почему «вроде бы»? — спросила я у Луры. — Почему, если я одно из этих двоичных существ, я только как бы могу сделать дерево, подумав о нем?
— Потому что это зависит от того, в какой кодировке вы о нем подумаете, — сказала она. — В кодировке самой машины или всего лишь в кодировке программы.
— Это мне как-то с трудом дается, — сказала я, наморщив лоб.
Я едва разбирала, что ем. Я так остро осознавала, что это та самая реальность, о которой мы говорим: это комната, в которой я нахожусь, это стул, на котором я сижу, это мой разум и мои сны и все, благодаря чему я существую. Меня не покидало странное ощущение, что, если сейчас я чего-то недопойму, вещи вокруг меня начнут таять, — казалось, от этого разговора зависит существование всего.
Потом я подумала: «Не глупи: это всего лишь теория».
Но я ведь видела доказательство этому. Я была в тропосфере.
Но ведь тропосфера могла означать все что угодно?
— С трудом дается? — засмеялся Берлем. — Добро пожаловать в клуб!
— Я хочу сказать, что у меня такое ощущение, как будто бы весь мир крутится, не знаю…
— В обратную сторону? — подсказала Лура.
— Да. И в большем количестве измерений, чем четыре. Я не могу… — Что я хотела сказать? Я сама уже толком не знала. — Так что такое машинная кодировка? И почему я не могу надумывать деревья?
Она сделала глоток вина.
— Вся моя книга посвящена тому, чем может быть эта «машинная кодировка». Я пока сама еще толком не знаю, что это. У меня есть лишь гипотеза, что она существует, но я все еще пытаюсь полностью выразить это математическими средствами… И думаю, я уже на семьдесят пять процентов с этим справилась. — Она поставила свой бокал на стол. — Вы, конечно, знаете, что в реальном мире нельзя создать что-либо, всего лишь об этом подумав. Невозможно создать десятифунтовую банкноту, если ты беден, или сэндвич, если голоден. Разум просто не способен на такое.
— А жаль, — сказал Берлем.
— Но в то же время нам известно, — или, скажем так, мы на некоторое время так условились, — что мысль — это материя. Мысль закодирована, мысль никогда никуда не девается. Мысли всех людей существуют в другом измерении, которое предстает перед нами в виде тропосферы.
— Так, — кивнула я, опустив вилку.
— Нам известно, что мысль материальна, потому что она возникает в закрытой системе, в которой все сделано из материи. Точь-в-точь как в компьютерной программе из нашего мысленного эксперимента. Там нет ничего такого, что не было бы записано в коде, потому что, ну… потому что в компьютере просто не может быть ничего, не записанного в коде. Поэтому все, что существует вне этой системы, по определению не может существовать внутри нее. Но мы так же знаем, что мысль не может создавать большее количество материи…
— Понимаю, — подхватила я. — Компьютерные человечки не могут, например, просто взять и пожелать, чтобы у них стало больше оперативной памяти.
— Правильно, — сказала Лура. — Но ту материю, которая уже существует, можно обрабатывать, ею можно управлять.
Где я недавно слышала выражение «гнуть ложки силой мысли»? Я вспомнила сейчас об этом, но вслух ничего не сказала. Я даже не была толком уверена в том, что силой мысли действительно можно гнуть ложки, и что-то мне ни разу не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь подумал, например, о золотой рыбке и от этого она появилась. Маги, превращающие шелковые платки в голубей, на самом-то деле ничто ни во что не превращают — это всего лишь иллюзия.
Лура все говорила и говорила. Она рассказывала о двух уровнях кодировки на метафорической машине: машинной и программной. Машинная кодировка заставляет машину работать и говорит программной кодировке, что делать. Лура говорила так сосредоточенно и торопливо, как будто пыталась успокоить пассажира, которому в связи с экстренной ситуацией предстоит вести самолет. Мне на секунду показалось, что она думает, будто скоро умрет. Но эта мысль быстро ушла.
— Итак, что же в нашем мире записано в машинной кодировке? — спросила меня Лура.
— Законы физики? — предположила я, пытаясь понять, не я ли тот самый пассажир, которому предстоит посадить самолет, и, если да, удастся ли мне его не разбить.
— Так. Прекрасно. А еще?
— Еще? — Я на несколько минут задумалась. Пока я размышляла, Берлем покончил со своей едой, собрал тарелки и сложил их в посудомоечную машину.
— А как насчет философии? — подсказала мне Лура. — Метафизики?
Я медленно кивнула:
— Ладно. И что же вы хотите сказать? Что некоторые люди мыслят в машинной кодировке?
— Возможно, — ответила она. — И кто, как вы думаете, мыслит в машинной кодировке?
— В смысле, в кодировке, которая противопоставляется кодировке, принятой в «обычном мире»?
— Да.
— Ну, если исходить из того, что кодировка обычного мира — это обыкновенный язык, то машинная кодировка — это мысли… м-м… ученых? Философов?
— Да. А теперь подумайте о какой-нибудь исторической личности. О ком-нибудь, кто был бы на это способен.
