Виолетта проглотила комок в горле и платочком промокнула глаза:
— Я как раз к этому и веду. Мама оставила дом и все свое имущество мне. В дополнительном распоряжении к завещанию сказано, что ожерелье принадлежит мне и я могу делать с ним все, что захочу, однако мама настоятельно посоветовала, чтобы я не оставляла его у себя. Ей оно принесло одни только несчастья, и она не хотела, чтобы такая же участь постигла и меня. Я тщательно обдумала ее пожелания и решила последовать ее совету — отдать ожерелье. Но кому?
— И почему же ваш выбор пал на меня? — прямо спросил Джошуа.
Виолетта посмотрела на Джошуа:
— А разве я сказала, что намерена отдать его вам?
— Да, в прошлую нашу встречу.
— И вы, насколько я помню, отклонили мое предложение. Сказали, что вас интересует только, кто я и зачем пришла. Что же, оба ваши требования я теперь выполнила. И поэтому, мистер Поуп, я намерена предложить ожерелье вашей жене. Вы женаты, насколько я понимаю, на этой леди?
Она махнула рукой в сторону окна на противоположной стороне комнаты, где сейчас сидела жена Джошуа.
Джошуа кивнул, внутренне содрогнувшись. Теперь ему все стало ясно. Хоть обычно он и не был подвержен предрассудкам, но никогда не сомневался в том, что смарагдовое ожерелье несет зло. Виолетта задумала недоброе. Она считала, что это он расстроил свадьбу ее матери и Герберта. Она тоже верила, что смарагдовое ожерелье — талисман несчастья, и с его помощью вознамерилась отомстить Джошуа. И раз она не могла нанести удар непосредственно ему самому, значит, его следовало поразить руками человека, который ему особенно дорог.
Но, несмотря на свои страхи, теперь, зная, чем продиктован поступок Виолетты, он, как ни странно, ей сочувствовал. Безусловно, смерть матери выбила ее из колеи, но ее стремление услышать его версию событий, готовность расстаться с бесценной вещью доказывали, что она не столь бесчувственна и меркантильна, какой была Сабина. Интересно, узнала ли Виолетта его жену? Может, она потому и предлагает ей ожерелье, что та тоже была участницей тех печальных событий и помогла ему разоблачить убийцу? С трепетом в душе Джошуа повернулся к окну:
— Бриджет, ты слышала? Виолетта хочет отдать тебе ожерелье Чарлза Мерсье.
Бриджет резко встала на ноги. На ее щеках выступил румянец. С не присущей ей нервозностью она взяла футляр, который протягивала Виолетта, медленно открыла его и охнула, потрясенная великолепием ожерелья. Джошуа оно показалось еще более ослепительным, чем тогда, когда он видел его последний раз. Восхитительные зеленые камни, нанизанные на тяжелую золотую цепочку, сверкали и искрились точно так же, как и в тот день, когда было изготовлено это украшение.
— Нет, — отказалась Бриджет. Аккуратно, но решительно она закрыла футляр и вернула его Виолетте. — Мне оно не нужно. Я получила достаточно доказательств, что это ожерелье приносит мало радости и много горя.
Джошуа встретил спокойный взгляд жены и ощутил, как в груди у него радостно забилось сердце и его захлестнула волна теплых чувств к ней — как и двадцать лет назад, когда он увидел ее, в муслиновом платье с узором в виде веточек, в повозке на ричмондской дороге.
— Бриджет, ты уверена? — спросил он. — Это украшение стоит целое состояние.
— Я не хочу, чтобы оно навлекло на нас несчастья, — твердо сказала она.
— Что же с ним делать? Мне оно тоже не нужно, — растерянно произнесла Виолетта.
— Отвезите его в Астли, оставьте в том домике, где некогда жил Гранджер. Закопайте в ананасной теплице, утопите в озере, делайте что хотите — меня это не касается. — Бриджет скрестила руки на своей пышной груди, словно бросая вызов Виолетте.
Виолетта не стала ей возражать. Ее глаза заблестели, будто мокрая галька на солнце, верхняя губа задрожала. Она отвернулась. В тот момент Джошуа показалось, что в лице Виолетты промелькнуло сожаление. Она попыталась исполнить волю матери, но потерпела неудачу.
Виолетта поклонилась Джошуа и Бриджет и ушла, забрав с собой ожерелье и рукопись Джошуа. Примерно через неделю посыльный в ливрее доставил Джошуа пакет с письмом.
Кавендиш-сквер
20 декабря 1786 г.
Сэр!
Я признательна вам за ваше исчерпывающее повествование, но вы так и не указали, виновна ли моя мать в убийстве и что стало с портретом, который вы написали для нее и мистера Бентника. Я спрашиваю лишь потому, что должна это знать. Меня всегда мучили те же сомнения, которые заставили Герберта порвать с моей матерью. Узнав правду, какая бы она ни была, я обрету покой. Что касается портрета, если он все еще у вас, как я полагаю, я бы хотела купить его. Многие художники, вдохновленные маминой красотой, писали ее портреты, но, по ее мнению, ни одному из них не удалось так точно, как вам, передать сущность ее натуры.
Скажите вашей жене, что я вняла ее совету и похоронила ожерелье под руинами домика Гранджера. С тех пор как Гранджера повесили за убийство Каролины Бентник, в его доме никто не жил. Пока я была там, мне довелось заглянуть в парк Астли. Главный садовник, некий Джозеф Карлтон, вспомнил меня и позволил посмотреть усадьбу. Сад такой же ухоженный, каким я его помню, хотя ананасная теплица находится в запустении. Садовник сказал, что после смерти дочери и отъезда моей матери Герберт утратил интерес к садоводству. Все ананасы повыдергивали и сожгли, ни одного растения не оставили. Лиззи Маннинг — теперь она Лиззи Бентник — вышла замуж за Фрэнсиса, и с тех пор сад находится на ее попечении. Но даже она не может заставить себя войти в ананасную теплицу.
Преданная вам, Виолетта Кобб.
Джошуа поднялся на чердак, где хранились новые и старые полотна, подрамники и немногочисленные непроданные работы. Картины были сложены по размерам и тематике. В их числе были с полдесятка грубо исполненных поясных портретов, которые он создал еще на заре своей профессиональной карьеры, и восемь-десять незаконченных пейзажей. Большинство из этих пейзажей он написал сразу же после отъезда из Астли. Тогда у него пропал интерес к изображению лиц, и он стал запечатлевать виды сельской местности. Благоразумие возобладало только тогда, когда возникла угроза нужды и Бриджет приняла его предложение руки и сердца. С тех пор он писал только портреты, обеспечивая своей семье благополучное, безбедное существование.
Возле двери стоял прислоненный к дубовой балке, поддерживающей крышу, единственный портрет в полный рост. Полотно было обернуто в чехол. К нему так долго никто не прикасался, что оно все было облеплено паутиной, а на ткани осел толстый слой пыли.
Джошуа сдернул чехол и бросил его на пол. Поднялось облако пыли, будто туманная дымка летним утром. Джошуа сквозь это марево устремил взгляд на Герберта Бентника. Тот с покровительственной улыбкой на губах взирал на полулежащую Сабину. Несмотря на прошедшие годы и пожелтевший лак, Джошуа она по-прежнему живо напоминала одалиску в гареме султана или Венеру под оком Вулкана. Ее красота — зрелая, сладостная, экзотическая и столь же опасная, как и ананас, который она протягивала Герберту, — осталась неизменной.
