Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
неожиданно, пугает…
— Савелов! — окликнула меня бесцветная воспитательница, — После завтрака к Елене Николаевне зайдёшь! Понял? Не слышу ответа!
— Понял, Дарья Аслановна! — отозвался я, не сразу вернувшись в реальность, — Понял!
Ждать завуча, дремотно подпирая стену возле кабинета, пришлось долго. На сопровождение уже почти не обращаю внимания — здесь, в педагогической локации, ничего серьёзного они мне не сделают.
— Ну, Савелов! — завуч разъярена так, что даже ключ в дверной замок вставляет, а вернее, вбивает, не то с третьей, не то с четвёртой попытки, — Доигрался! По твою душу Комиссия собралась! Готовься!
По-видимому, на моём лице недоумение отразилось достаточно явственное, так что завуч посчитала нужным пояснить:
— По её итогам, Савелов, будет ясно многое… очень многое, — многозначительно протянула она, усевшись наконец за стол, — Ясно будет, советский ты человек, и просто заблуждаешься, или…
Снова пауза, но я сейчас, после нескольких дней без нормально сна, туплю не на шутку.
— … ни в армию не попадёшь, — грозится тем временем завуч, — ни в институт! В паспорте у тебя специальная отметка будет!
— А-а… — вяло отзываюсь я, пытаясь понять, а в чём же, собственно, подвох? Мне, собственно, и в школе учиться не дали… вон, экзамены за девятый класса запретили сдавать! Какая, к чёрту, армия? Какой институт? А в паспорте у меня и без того специальная пометка стоит — графа «национальность».
— Эх, ты… — завуч, спохватившись наконец, что обычный набор советских страшилок меня не очень-то и пугает, махнула рукой, и, с некоторым усилием натянув на казённую физиономию дружелюбное выражение, начала вещать на другой волне.
— Советская молодёжь, Савелов, не боится грандиозных задач, которые ставит перед ней Партия! Советская молодёжь смело смотрит вперёд, в будущее, видя приближающийся Коммунизм и приближая его своими делами!
Её понесло на волне комсомольских строек, поворотов северных рек…
… и о том, что таких как я, в Коммунизм не возьмут!
— Всю жизнь под приглядом будешь, Савелов! Иди!
— Страны моей вернейшая опора — не стройки сумасшедшего размаха, а серая стандартная контора, владеющая ниточками страха, — вспомнилось мне, когда я выходил из кабинета…
— Савелов! — заорала Елена Николаевна так, что задрожали стёкла в кабинете.
… и кажется, вслух!
Затягивать не стали. Кто уж там и за какие ниточки потянул, но уже после обеда начала съезжаться комиссия, а Елена Николаевна, судя по её паническому выражению лица, к этому решительно не готова! Трава не покрашена, стенгазета не обновлена, и вообще — ВСЁ плохо!
По территории детского дома забегали воспитатели, стремясь, наверное, навести порядок в последние, ускользающие часы и минуты. Пару раз я натолкнулся на завуча, и женщина одарила меня таким многообещающим, ненавидящим взглядом, что стало ясно — это уже личное…
— Не лезь никуда, понял? — прошипел на меня физрук, схватив за грудки и тяжело дыша в лицо табаком и перегаром с лёгкой ноткой валерьянки, — Ну⁈ Понял?
— Понял, — соглашаюсь я и усаживаюсь на табурет — не лезть никуда, и ждать, когда позовут.
Ждал долго, и за это время задница, кажется, срослась с сиденьем табурета, став такой же плоской и деревянной.
В президиуме преимущественно невнятного вида бодрящиеся старички — из тех, живых ещё ровесников Революции, которые, ввиду собственной ничтожности, не добрались до высоких постов, зато и не пострадали во время Чисток. Сейчас, имея впечатляющий партийный стаж, персональные пенсии за это и награды к датам, они заседают во всяких комиссиях, ходят по школам с рассказами о Ленине и чем дальше, тем больше верят в собственное героическое прошлое.
От старичков пахнет табаком, лекарствами и нафталином, а ещё — неприятностями. Они, старички, с возрастом стали святее всех святых, и очень любят запрещать, не пускать и мешать жить.
Разбавлены старички двумя тётками.
Одна — блеклая, непонятного вида, не вполне понимающая, что же она здесь делает. Скорее всего, она какой-нибудь районный депутат, выбранный на безальтернативной основе и без особого на то своего желания из каких-нибудь ткачих. Теперь она, выбранная, заседает и голосует, поднимая руку с мандатом, ставя подписи и говоря, по необходимости, нужные слова, не понимая их смысла, но свято веря в важность своей миссии.
Вторая — монументальная кадушка, с щеками на плечах и начальственным выражением складчатого лица, и вот она-то свою роль понимает ясно. Она и по фактуре, и по духу — кирпичик в фундаменте советского государства.
В актовом зале воспитатели и ещё какие-то люди, изображающие, как я понял, массовку. Кто они, и каким боком причастны ко мне, к детскому дому или общественности, меня никто не торопится просвещать.
— Не будем тянуть, — густым басом сказала тётка-монумент, вставая, что я не сразу понял, настолько она оказалась коротконогой, — Мы все здесь люди занятые, поэтому, товарищи, к делу!
Прокашлявшись, она прокуренным басом зачитала мою историю — вкратце, а потом, так же вкратце, выводы и наблюдения психиатра, Татьяны Филипповны и руководства детского дома.
' — Ух я и сука! — поражаюсь подобранным формулировкам, стоя перед комиссией, собравшейся в актовом зале администрации детдома, — Это ж надо так слова подобрать!'
— Нет, ну каков сукин сын! — нет выдержав, прервал её один из ветеранов с богатыми юбилейными наградами на новёхоньком югославском пиджаке.
— Павел Ильич! Не выражайтесь! — тут же прервала его тётка, глянув так остро, что стало ясно — эта «право имеет», и своими правами пользоваться не стесняется, прогибая и ломая права чужие. Несмотря на несколько комическую внешность, она хищник, и притом из достаточно крупных.
— Нет, ну… — пожевал губами старичок, зажёвывая явно матерное словцо, — Для кого мы, понимаешь, Революцию делали? На пули шли, на штыки, голодали… страну, понимаешь, строили. А потом такие, как этот, приходят, и…
… сказано было много и многоголосо. Я узнал про себя много нового, и ещё больше — о родителях,
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
