— Постой… — сумел выговорить Узас.
Собственный голос, превратившийся в слабый шепот, в равной мере огорчил его и позабавил.
Пророк пнул его в грудь, опрокинув на спину. Затылок хрустнул, ударившись об острые обломки, но он снова не почувствовал боли — только давление холодного камня.
Слова не выговаривались. С каждым выдохом по подбородку текла черная, восхитительно теплая кровь.
Он увидел, как Талос встает над ним. С золотого клинка в потоках ливня сыпались искры.
— Я должен был прикончить тебя много лет назад.
Узас ухмыльнулся, так же как ухмыльнулся Меркуций в момент смерти.
Он видел, как Талос разворачивается и уходит, исчезая из виду. Его место занял Вариил. Ледяные глаза апотекария смерили его равнодушно-вежливым взглядом. Из перчатки-нартециума выдвинулись сверла и пилы.
— Его геносемя? — спросил Вариил.
— Если ты извлечешь из него геносемя, тебя я тоже прикончу.
Вариил встал и, в последний раз окинув брата бесстрастным взглядом, тоже отошел. Последними словами, которые услышал Узас, были слова Кириона. Тот закряхтел, когда его вытаскивали из-под завала, и заявил:
— Он набросился на меня сзади, вопя про свою бесконечную преданность Кровавому Богу. Благодарю, Талос.
XXIX
ФИНАЛ
Катер, завывая двигателями, завис низко над крепостной стеной. Воздух под турбинами стал мутным, как вода. Пар поднимался от их брони — это испарялись последние капли дождевой воды.
Кирион хромал, однако был способен держаться на ногах без посторонней помощи. Вариил и Люкориф остались нетронутыми, но Талос не произнес ни слова с тех пор, как убил брата. Он молчал, держась в центре небольшой группы, и избегал чужих взглядов — и во время подъема по зубцам стены, и позже.
Кирион, откинувшись, взглянул на небо между перекрещивающимися лучами прожекторов катера. Дождь катился по его расписанному наличнику.
— Вы заметили, что, когда мы проигрываем войну, всегда льет дождь? У богов забавное чувство юмора.
Ему никто не ответил. Талос заговорил, но обращался он только к Септимусу:
— Сажай катер. И приготовься немедленно стартовать.
— Да, господин.
«Опаленный» нежно коснулся безжизненной земли Тсагуальсы. Медленно — слишком медленно — начал спускаться трап.
— Этот мир — склеп, — тихо сказал Талос. — Для легиона, и для сотен эльдаров, погибших в катакомбах этой ночью.
— Тогда давай уберемся отсюда, — предложил Кирион, которого слова пророка явно не впечатлили, — и умрем на орбите, наплевав на дурацкие суеверия Живодера.
— Всем когтям, все бойцам Восьмого легиона. Это Талос. Ответьте мне, если еще дышите.
Ответом ему была тишина, холодная и тяжелая. Как он и говорил только что — пророк почувствовал себя так, словно кричит на кладбище.
Даже Малкарион мертв. Эта мысль заставила его вздрогнуть.
— Вариил, — сказал он, когда трап выдвинулся полностью. — Это не я.
Апотекарий заколебался.
— Я не понимаю.
На миг Талос просто замер, вглядываясь в свой ретинальный дисплей. Ксарл. Меркуций. Узас. Все поблекли. Все немы. Все мертвы.
— Это не я. Сомневаюсь, что какой-то пророк объединит Восьмой легион, но, даже если и так, речь шла не обо мне. Я не смог объединить даже один Коготь.
— Ну, — вмешался Кирион, — с нами было непросто даже в лучшие времена.
— Я говорю серьезно, Вариил. Это не я. Я никогда им не был. Посмотри на меня, брат. И скажи — ты действительно веришь, что я способен объединить десятки тысяч разбойников, насильников, предателей, воров и убийц? Я думаю не так, как они. Я даже не хочу больше быть одним из них. Они сами себя прокляли. Это всегда являлось слабостью легиона. Мы сами обрекли себя на проклятие.
— Твоя верность братьям делает тебе честь, но сейчас ты говоришь так от горя.
— Нет. — Талос покачал головой и шагнул назад. — Я говорю правду. Одно из многих, многих письменных свидетельств, дошедших до нас со времен Ереси, рассказывает об этом «пророке». Мы называем это «Пророчеством об Испытании», хотя знают о нем всего несколько капитанов. И предопределено это судьбой или нет, но тот пророк — не я.
Вариил кивнул. Талос, заглянув в бледные глаза брата, улыбнулся.
— Ты думал о такой возможности, — сказал он без вопросительной интонации, — я вижу. Я размышлял над этой идеей с тех пор, как провел над тобой физиологические тесты. — Вариил повел головой в сторону катера. — Ребенок, в чье тело имплантируют твое геносемя, будет обладать всеми признаками могущественного пророка.
— Ты лишь строишь догадки.
— Да. Но это хорошая догадка.
Кирион, обернувшись к ним с трапа, выругался:
— Можем мы наконец улететь отсюда, если вообще намерены это сделать?
Люкориф взобрался по трапу, но Талос и Вариил остались на месте.
— В последние часы перед смертью отец мне кое-что сказал. Эти слова были предназначены лишь для моих ушей, и я никогда ни с кем ими не делился. Он сказал: «Многие станут утверждать, что достойны возглавить легион после моего ухода. Многие станут утверждать, что они — и только они — являются моими наследниками по праву. Я ненавижу этот легион, Талос. Я уничтожил его родной мир, чтобы остановить приток яда. Скоро я предстану перед последним судом и преподам Повелителям Ночи самый важный урок. Неужели ты и вправду считаешь, что меня заботит то, что случится с вами после моей смерти?»
Пока Талос переводил дыхание, апотекарий не шелохнулся.
— Иногда я почти понимаю, что он чувствовал, Вариил. Эта война тянется уже вечность, и победа приближается мучительно медленно. А мы тем временем предаем, прячемся, отступаем и убегаем, мы разбойничаем, нападаем из засады, сдираем кожу и вырезаем людей тысячами, мы грабим наших собственных мертвецов, пьем кровь наших врагов и без конца убиваем братьев. Я убил собственную мать, не узнав ее. Только за последнее столетие я прикончил девятнадцать братьев, и почти всегда в идиотских стычках за какой-нибудь меч или из-за уязвленной гордости. У меня нет желания объединять легион. Я ненавижу легион. Не за то, чем стал он, а за то, во что он превратил меня.
Вариил по-прежнему молчал. Не то чтобы он не находил слов, — скорее, у него начисто пропало желание говорить.
— Есть лишь одно, чего я хочу, — продолжил Талос. — Я хочу заполучить голову этой ксеносовской ведьмы. Хочу водрузить ее на копье в центре этих развалин.
