Книга Тень - Квинтус Номен

Николай Николаевич, мы ее без наград не оставим. Просто пока мы решили, что стоит прислушаться к ее же собственным словам о том, что новые награды ей вешать некуда. Но список того, что ей куда-то повесить все же придется, мы ведем и ни одну награду не пропустим. Больше того, все постановления о ее награждении уже подписаны, но у нас есть опасения, что она просто… обидится. По каким-то причинам награды она очень не любит и стесняется их носить. Мы заметили довольно много странного в ее поведении, однако было бы более удивительно, если бы человек, помнящий свою собственную смерть, вел бы себя… обыкновенно.

— Это верно… надеюсь, со временем это у нее пройдет. Она ведь очень хорошая девочка…

Весь первый семестр Таня не вылезала из химической лаборатории. То есть на лекции и семинары ходила, и успехи в учебе демонстрировала хорошие — но вот все свободное время тратила на «вонючую химию». Соседки даже не каждый день ее в общежитии видели, и лишь перед Новым годом она там провела целый день. Ну, во-первых, потому что праздник и нужно к нему приготовить много вкусной еды. А во-вторых, Лаврентий Павлович велел ей сидеть в общежитии. Не просто так велел: он лично туда приехал и в скромной компании (состоящей из собственно девушек и трех преподавателей, к работе причастных) вручил им «ценные подарки». Золотые часы Лонжин…

Лаврентию Павловичу кто-то из помощников подсказал, так что всем Таниным соседкам часы были вручены именно такие, о каких она и говорила: небольшие, «женские». А самой Тане Лаврентий Павлович вручил здоровенный «мужской» хронометр, такой же, какой у нее уже был, только в золотом корпусе. И на всех «подарках» имелась гравировка, сообщающая владельцу, что вручаются они «за ответственную работу на благо Родины». С подписью товарища Сталина…

После праздника работы у девушек меньше не стало: началась серьезная доработка программ под управление ракетой не только от координатных датчиков, но и от данных с устанавливаемого на ракете радара — так что все они по шесть дней в неделю трудились под «бодрячком» и спать отправлялись с помощью «тормозухи». Однако работа была очень интересной, их никто не принуждал трудиться с такой интенсивностью — но они сами на предмет «химии» Таню теребили. Ну с этими-то препаратами проблем не было…

В начале марта к Тане зашел опечаленный Николай Николаевич:

— Как врач, тут такое дело… у Леона Абгаровича Орбели, ты его знать должна, он тоже врач известный, дочка приболела.

— Внимательно слушаю.

— Он пытался сам что-то придумать, но… у девушки лучевая болезнь.

— Интересно, где это она ее в Ленинграде-то подхватила? Там же, наверное, причется полгорода срочно лечить начинать!

— Не придется, уже всех, кто в работе этой участвовал, проверили.

— Так, что за работа?

— Маша занималась исследованиями осколков при делении тория.

— Ну почему глупые тетки лезут туда, где написано «проход запрещен»! Ясно же было написано: к торию в ближайшие лет двадцать не лезть, опасно для жизни! Пока не будут доступны плутониевые экраны… вы знаете, каково ее состояние?

— Жива пока, но… Леон Абгарович особо не распространяется.

— Дикий народ, дети гор: у него дочь умирает, а он… Николай Николаевич, меня тогда где-то с недельку в университете не будет, я этой дурой займусь. Сколько ей лет?

— Тридцать два вроде бы… а почему «дурой»?

— Потому что даже когда я ее вылечу, детей у нее не будет. В ряду тория столько гадости получается, там радиацией ей все яйцеклетки уже испорчены. Они же у женщин все еще до рождения закладываются… а их восстановлением мне пока заниматься некогда. Хотя… может, годам к пятидесяти я и это починить смогу, посмотрим. Ладно, я в Ленинград сейчас слетаю, посмотрю, может еще не все так плохо. А если этот врач будет резко возражать против того, чтобы я эту великовозрастную… в госпиталь себе забрала, мне кому звонить чтобы ему по рукам надавали?

— Он сам мне звонил, спрашивал насчет тех, кого ты уже вылечила.

— Еще не вылечила, пока лишь живыми оставила. Надеюсь, и ее смогу. Ладно, я побежала.

В доме Орбели царило уныние. Леон Абгарович даже не удержался, позвонил едва знакомому академику Семенову — ходили какие-то слухи, что у того есть знакомый врач, который знает, как излечить лучевую болезнь. Вряд ли даже близко к истине лежащие, ведь глава семьи сам был выдающимся врачом и о творящемся в медицине прекрасно разбирался. Однако часа через два Семенов позвонил уже сам и сказал, что в Ленинград вылетел, как он сказал, «единственный врач в мире, способный помочь». И уныние на некоторое время озарилось светом надежды. Однако, когда в дверь вошла какая-то совсем молодая девица и представилась, настроение старого врача поменялось на гнев:

— Вы что, издеваться приехали? Или товарищ Семенов вас сюда послал посмотреть, действительно ли моя дочь умирает? Убирайтесь! Прочь из моего дома!

Таня спокойно выслушала поток брани, села на стул и сказала:

— Заткнись, архар. Заткнись и слушай, что я скажу.

— Что вы себе позволяете? Я, между прочим, генерал-полковник медицины и гораздо старше вас!

— Оба тезиса сомнительны. Мне приходилось и маршалов в рядовые разжаловать, правда я его потом обратно в маршалы произвела — но лишь потому, что он все осознал и пообещал больше так не делать. Спросите у Голованова, он подтвердит. Вы попросили о помощи, я — единственный человек на планете, кто такую помощь оказать может — все бросила и прилетела к вам. А вы мне хамите. Ну и кто вы после этого? Баран и есть, причем горный. Давайте, одевайте вашу дуру-дочь, я ее забираю к себе в госпиталь. Или не забираю, тогда месяца через два-три вы отвезете ее на кладбище.

— А вы еще и больного человека оскорбляете! Как вам…

— Я констатирую факт. Ваша дочь — непроходимая великовозрастная дура. Ничего не понимая в химии и почти ничего в атомной физике, она сунулась исследовать то, на чем было большими красными буквами написано «не влезай — убьет». У нее не столько лучевая болезнь, сколько отравление полонием, который, между прочим, сам по себе является сильнейшим ядом, даже если не считать вреда от радиации. А чтобы хватать руками это вещество, нужно быть абсолютной, непроходимой дурой. Ладно, это лирика. Вам повезло в том, что сегодня эта непроходимая… женщина мне интересна как подопытный кролик, так что ее я точно вылечу. У меня из пациентов еще никто не умирал.

— И много у вас было пациентов?

— Только прооперировала я больше одиннадцати тысяч человек, а терапевтических больных я после двадцати тысяч и считать перестала.

— И когда это вы успели? — желчным тоном спросил академик от медицины.

— В сорок третьем я в хирургии починила чуть больше тысячи человек, в сорок четвертом — тысяч, наверное, шесть или больше. В сорок пятом поменьше, а сейчас я в основном с хирургией закончила. Но вот трех идиотов, руками потрогавших полтора года назад цепную реакцию урана, я вытянула, и они у меня теперь потихоньку так поправляются. Конечно, дело это не быстрое, вашу Машу я живой и здоровой где-то лет через семь выпущу, но уже осенью она станет похожей на человека, а не на труп ходячий.

— Сколько же вам лет⁈

— У женщин такие вещи не спрашивают. Где эта великовозрастная… пациентка? У меня машина простаивает!

— А… а можно мне ее сопровождать?

— Да ради бога. Только денег с собой захватите: обратно вам придется своим ходом добираться.

— А… а где этот ваш госпиталь?

— В Коврове. До Москвы — на поезде четыре часа, сколько билет стоит — я просто не знаю. Ну что стоите? Поехали, нам надо туда засветло добраться, я не люблю в темноте приземляться…

За следующие три дня Таня провела кучу анализов, подтвердив свой первоначальный диагноз об отравлении «тяжелыми металлами» — правда «металлов» оказалось больше, чем она предположила сначала. Ну а после уточнения диагноза она оставила «великовозрастную идиотку» в госпитале, назначив ей крайне неприятный курс «очистки организма» и вернулась в университет. Леону Обрели все же не пришлось возвращаться «на перекладных», девушки из Ковровского авиаотряда подбросили его на попутном «грузовике с лекарствами» обратно до Ленинграда.

Когда Таня (Таня Ашфаль) говорила, что молодая женщина интересна ей как подопытный кролик, она вообще не лукавила. Среди огромной кучи препаратов, синтез которых она когда-то «пронесла» в памяти, два «доставились» с явными сбоями — и теперь Таня пыталась точную процедуру синтеза восстановить. Но чтобы понять, получился этот синтез или нет, требовался