Я не всегда слушаю, что мне говорят. И слишком много говорю о некоторых вещах…
– Вроде микологии?
– Это потрясающая наука, – говорит он с таким энтузиазмом, что я не могу не улыбнуться. – И я не всегда могу понять, когда люди чем-то расстроены. Так что если ты расстроишься, тебе придется мне об этом сказать. Потому что сам я скорее всего не спрошу. И еще мне трудно смотреть людям в глаза.
– Ага, – говорю я с ободряющей улыбкой. – Но ты же все равно это делаешь.
– Я знаю, но это сложно. Все равно что пытаться на чихнуть или вроде того. – Он быстро отводит взгляд, широко распахивает глаза, потом зажмуривает их и снова поворачивается ко мне. – Не то чтобы мне не нравились твои глаза. Они мне нравятся. Они у тебя очень красивые. – Он коротко вздыхает, покачиваясь взад-вперед на пятках, а потом начинает говорить быстро-быстро. – И я слишком прямолинеен. И хотя ты говоришь, что тебе это нравится, ты не понимаешь…
– Гриффин.
– Что?
– Ты это хотел мне сказать? – Он смотрит на меня без всякого выражения. – Ты говорил, тебе нужно мне что-то сказать…
– Ах да, – говорит он и делает быстрый шаг вперед. – Только это.
Все происходит так быстро, что я даже не успеваю удивиться: Гриффин целует меня, нежным, робким и слишком коротким поцелуем. Он почти сразу же отстраняется и, моргая, смотрит на меня.
– Я не знаю, как это…
Не дав ему закончить, я хватаю его за рубашку, притягиваю к себе и на этот раз сама целую его. На долю секунды он напрягается, но так же быстро расслабляется, и потом, будто забыв, что есть причины для неуверенности, будто он делал это уже миллион раз, обхватывает меня рукой за талию, и пространство между нами исчезает, и все вокруг вместе с ним. Он вдруг становится просто мальчиком, который мне очень-очень нравится, а я – просто девчонкой, которая наконец набралась смелости его поцеловать. И все равно еще есть тысяча раскладов, при которых все пойдет не так. Но также и тысяча раскладов, при которых все пойдет как надо. И на мгновение больше ничего не имеет значения. Есть только он и я. Я и он. Только мы двое.
А потом нас вдруг уже не двое.
Услышав звонкое хихиканье, я заставляю себя оторваться от Гриффина. На мгновение я застываю как вкопанная, боясь обернуться. Он смотрит на меня, несколько раз моргнув, с ленивой улыбкой, но тут я вижу, что и он заметил звук. Он заглядывает через мое плечо.
– Упс, – говорит он со стеснительной улыбкой, и я закрываю лицо руками.
– Гадость какая! – говорит Никко Хейворд с очень довольным видом.
– Фу! – соглашается Джек Дойл.
– Мерзость, – вторит Генри Соренсон.
Позади них стоит Ноа и тоже смотрит на нас. Под мышкой у него подаренный Гриффином мяч. Он с надеждой протягивает его нам.
– Кабальо? – предлагает он, и Гриффин улыбается.
– Vamos![20] – говорит он, снова качнувшись вперед. Потом хлопает в ладоши и бежит к баскетбольной площадке, а Ноа и остальные ребята за ним. – Vamos a jugar![21]
Я стою на месте, глядя ему вслед: как он наклоняется к Ноа, чтобы дать ему «пять», как терпеливо ждет остальных детей, как оглядывается на меня и улыбается, от чего по мне пробегает электрический ток.
И я думаю: «Вот почему».
В тот момент, когда они подбегают к площадке – Ноа подбрасывает свой маленький мячик, тот отскакивает от кольца, и Ноа начинает радостно скакать, будто это был решающий бросок матча, – Гриффин со слегка обеспокоенным видом оборачивается и бежит обратно ко мне.
– Чуть не забыл, – говорит он и берет меня за руку.
Лев Гроссман
Карта совершенных мгновений
На календаре было четвертое августа, причем, кажется, уже довольно давно. Если честно, сперва я ничего и не заметил: жизнь и так подсовывала мне один за другим душные летние дни, похожие друг на друга как две капли воды… Возможно, более внимательный человек заметил бы быстрее. Ну, что я могу сказать, было лето. Было жарко. В общем, вот что случилось: время остановилось.
Или скорее не остановилось, а застряло в петле.
Пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю, что это не метафора. Я не пытаюсь сказать, что мне было очень скучно и казалось, что лето никогда не кончится или что-то в этом роде. Я имею в виду, что летом после моего девятого класса календарь добрался до четвертого августа и на этом сдался: буквально каждый день после этого было четвертое августа. Я ложился спать вечером четвертого августа, а просыпался утром четвертого августа.
С космического колеса слетела цепь. В небесном «Айтьюнсе» нажали кнопку бесконечного повтора.
По меркам сверхъестественных происшествий это даже не очень-то оригинально, учитывая, что ровно то же самое случилось с Биллом Мюрреем в «Дне сурка». Вообще-то первое, что я сделал – восемь раз пересмотрел этот фильм. И хотя я оценил несколько искаженное, но милое представление о превратностях романтической любви, надо отметить, что в качестве практического пособия по извлечению себя из хронологической ловушки он оставляет желать лучшего.
Посмотрел я и «Грань будущего». Так что если бы мне встретился мимик Омеги, я бы точно знал что делать. Но этого так и не случилось.
Если и есть существенная разница между моей ситуацией и «Днем сурка», то она состоит в том, что, в отличие от Билла Мюррея, меня все это особенно не напрягало, во всяком случае поначалу. На улице не было дико холодно. Мне не надо было ходить на работу. И вообще я по натуре одиночка, так что я воспользовался возможностью, чтобы прочитать кучу книг и бессовестно много играть в видеоигры.
Единственный важный минус был в том, что больше никто не знал, что происходит, так что мне не с кем было это обсудить. Все вокруг считали, что переживают сегодняшний день впервые. Требовалось немало усилий, чтобы притворяться, будто я не знаю, что случится дальше, и всякий раз изображать удивление.
К тому же было удушающе жарко. Серьезно, как будто весь воздух в мире высосали и заменили горячим, прозрачным и липким сиропом. Как правило, моя рубашка успевала пропотеть насквозь еще до конца завтрака. Да, кстати, дело происходило в Лексингтоне, штат Массачусетс, где я и так застрял не только во времени, но и в пространстве, потому что мои родители не пожелали раскошелиться на вторую смену в лагере, а моя летняя подработка в маминой бухгалтерской фирме
