голосу Американки, чтобы никто не догадался о происходящем. И колдунья продиктовала душе молодой женщины речь на индейском языке, научила священной пляске, поведала о планах, которые предстояло привести в исполнение.
Но арауканы еще не обладали всей возможной мощью. На их стороне был Нгуенечен, хозяин рода людского. Надо было заручиться поддержкой черного пламени, разрушительного начала, соперника Нгуенечена, повелителя вулканов, насылающего землетрясения, — Пиллана.
И начались приготовления к мачитуну: все окружили Реуэ, священное дерево, чтобы непобедимое могущество Пиллана проникло в кровь каждого индейца.
Услышав имя грозного бога, Боли в страхе обняла Лауреля. Пиллан и Аурокан были одним существом!
XVII. ГОЛОС ПИЛЛАНА
Бессмертный, человек в утомлении станет бродить между звезд,
разыскивая легендарное сокровище, некогда прозванное Смертью.
Эстрелья Диас Барум. «Пророчества».
Мистическое помешательство Геге Виуэлы упало на плодородную почву, если говорить о средних слоях общества. Мелкие собственники и торговцы были страшно напуганы появлением рабочей святой на кресте, нетленной, распространяющей запах фиалок: вокруг нее и Хуана Неруньи собралось войско фанатиков, готовое свергнуть законно избранную демократическую власть! Поэтому, когда распятого президента выставили в кафедральном соборе, перед его телом весь день слышались неистовые клятвы и заклинания избавить страну от красной напасти. Эти люди обрели своего Мессию! Целые семьи не только облачились в зеленые рубашки, но выкрасили в этот цвет дома, автомобили и все, что попалось под руку. Расстрел пяти тысяч коммунистов на муниципальной бойне горячо приветствовался — этот сброд заслуживает беспощадного истребления! Жители столицы по меньшей мере раз в неделю преклонялись перед соборным алтарем. Геге Виуэла расточал благословения и призывы к крестовому походу.
Поздним вечером процессия верующих приносила президента, все так же привязанного к кресту, в его спальню, обставленную подобно монашеской келье: никакой мебели, стены, потолок и пол грубо выбелены. Распростершись на двух перекладинах, Геге позволял высвободить свою правую руку. После чего хватал пистолет-пулемет, вперившись бессонным взором в дверь комнаты.
Этой ночью по ту сторону двери тихо шушукались между собой кардинал Барата, Лагаррета и начальник военного госпиталя. Спор шел о том, кто первый сообщит президенту неприятное известие. Врач взорвался:
— Хватит! Мы тут три часа ходим вокруг да около, а пора бы принять решение! Как вы хотите, чтобы я вошел? Я работник умственного труда, а не спецназовец! Президент ясно и четко объявил, что всадит весь магазин в того, кто посмеет войти к нему с этой новостью! Думаю, что вы, преподобный отец, должны оказать стране эту услугу.
— Ошибаетесь! Я нужен своей пастве, сейчас больше чем когда-либо. Христианская жертвенность давно вышла из моды. Это раньше встречались любители отправить себя на тот свет, чтобы подать пример духовного совершенства. Сегодняшний же день требует от нас жить и давать отпор врагу, уже показавшему зубы внутри наших границ… Полагаю, что генерал, привычный к стрельбе, — тот, кто лучше других сумеет уклониться от пуль.
— Лицемеры! Вы дрожите от страха, только и всего. Жалкие трусы! С меня довольно! Лагаррету не запугает никто, даже этот буйнопомешанный.
И он приоткрыл дверь на сантиметр, проговорив:
— Можно войти, Ваша Святость? Ничтожный министр принес вам отличную, самую лучшую новость.
Сердце Виуэлы забилось с невероятной скоростью. Значит, это правда — то, что он думал про себя?.. Значит, медики ошиблись, и это не рак, а всего лишь кожное заболевание? Но как же быть с болью? А, так он пришел сказать, что найдено чудодейственное средство! Пора бы! Все врачи страны работают над ним.
— Входи, друг мой. И да пребудет с тобой мое благословение.
Геге, сделав чудовищное усилие, все-таки не сказал: «чтобы ты растолстел на полпальца». Лагаррета удовлетворился тонкой щелочкой, проскользнул в спальню, широко раскинул руки-спицы, подошел к распятому, хлопнул его по щеке и вынул из пальцев пистолет. Затем крикнул:
— Входите, засранцы!
Начальник госпиталя и кардинал, оказавшись вне опасности, пересекли порог комнаты. Барата, не теряя времени, приступил к соборованию. Лагаррета со смешком протер одеколоном те места на своем теле, которые касались сгнившей кожи «святого».
— Час настал, дон Козел!
— Именно так, ваше превосходительство… Двести врачей из личной Медицинской Службы Вашей Святости неделю изучали анализы и пришли к единогласному выводу: вам осталось жить сорок восемь часов! Нет, даже сорок пять, поскольку мы потеряли три часа, обсуждая, как преподнести вам эту новость.
Геге Виуэла не мог пожелтеть, ибо пожелтел уже давно. Тело его покрывали зловонные язвы. Принеся Виуэлу утром в собор, его посыпали опилками: то был единственный способ скрыть разложение тканей. Кроме того, монахи непрерывно опрыскивали пространство вокруг креста благовониями, усыпляя обоняние своих сограждан.
— Я вечен! Если даже тело мое желает умереть, я не хочу этого делать и не могу! Я беспокоюсь не за себя — за Родину! Зеленорубашечники должны верить в своего Бога! Я обещал им остаться с ними навсегда и сдержу слово! Святой Геге непогрешим! Я сказал, что разразится русско-американская война — и она разразится! Я не потерплю никакого предательства! Если церковь еще держится, это все благодаря мне! Если армия повинуется, то из уважения ко мне! Одно мое слово, и слуги раздерут вас на части! Высшие и средние классы — со мной! Вы обязаны мне повиноваться! Сорок пять часов. Сорок пять бесценных часов! Надо срочно действовать! Но прежде всего — тройная доза морфия.
Вертолет высадил их на главной набережной Вальпараисо. (Лагаррета обратился к верховному командованию, но поведать правду не мог: его бы тут же расстреляли. Ни один военный не ставил под сомнение святость президента. Совещание состоялось в Ла-Монеде. Каждый из высших военных чинов получил личное письмо за подписью Виуэлы, где утверждалось что он, ради них и ради страны отняв руку от креста, чтобы написать эти строки, приказывает немедленно придать восьми военным кораблям, стоящим в Вальпараисо, русскую боевую окраску. Приказывалось также поднять на мачтах знамена с серпом и молотом. На рассвете суда
