Она его и вправду, на хрен, четвертует.
Он переводит взгляд на бардачок.
Она ему не оставляет выбора.
Он входит в крутой поворот. Под ним раскинулся город — во всем блеске, во всем сиянии. Вдали, у гавани, величественно, горделиво, как росчерк пера, как знак, застыла Ричмонд-Плаза.
Нортон чувствует несвоевременный прилив гордости. Ему кажется, не все потеряно. Пусть «Амкан» выходит, пусть другие арендаторы вышли, пусть она простоит какое-то время пустой. Пускай! Зато когда истерия схлынет, ремонт закончится и дальнейшие исследования покажут, что никакой опасности не было и в помине, они вернутся. У здания появится второй шанс. И у него. Он восстановит репутацию, закончит карьеру на пике.
Он останавливается на красный.
Но все это только при условии… Только при условии, что она не будет дергать его…
Левой рукой он тянется к пузырьку. Всего пять штук осталось. Выстукивает три, глотает без запивки. Включает компакт-диск: кларнет или гобой? А может, английский рожок? Он пялится в торпеду, вслушивается.
Ему сигналят.
Он поднимает глаза. Зажегся зеленый. Он в среднем ряду, по бокам все уже рванули вперед.
Черт знает что!
Он жмет на газ, и сердце тоже ускоряется.
Так как же быть сегодня…
Ум его блуждает.
Да так же, как тогда…
Забавно. Дома, взяв у Мириам телефон, он испытал необычные эмоции: раздражение смешалось с любопытством, а явный страх — с не менее отчетливой тоской и грустью…
Справа пролетает отель «Стиллорган-Парк».
Так бывает по возвращении домой после долгого отсутствия.
Вот уже и Бутерстаун-авеню.
Ведь происходит что-то в этом роде…
Он включает поворотник, сворачивает. Отсюда до Рок-роуд рукой подать. А там уже и Меррион-Гейтс.
Внутри у него все сжимается.
Она ему не оставляет выбора.
Он опять бросает взгляд на бардачок.
«Она была на диком вздрюке… совсем лишилась рассудка. Надо было ей полечиться, попить препараты, что ли…»
Он пытается нарисовать картину… Джина на скамейке рядом с ним, они беседуют… холодно и ветрено, на заднем плане шумит дорога. Народу мало, почти никого. Перед ними море — мрачное, необъятное, вздымающееся. Он осматривается, выбирает момент, поворачивается к ней, приставляет пистолет прямо к виску и спускает курок.
Потом поправляет ее, насколько позволяет ситуация, усаживает и вставляет в руку пистолет. Уходит.
Это не его выбор, просто другого она ему не оставила.
В конце Бутерстаун-авеню он сворачивает налево, на Рок-роуд, в голове полный винегрет: он крутит, вертит, представляет и так и сяк…
То, что он сделает сегодня.
То, что он сотворил тогда…
Марк снова отбрасывает одеяло, передвигается к краю кровати, спускает ноги на пол. С трудом садится, со скрипом привстает. Берет мобильный, кладет его в карман пижамы. Дальше, не раздумывая, отрывает от себя катетер. Становится дико больно, но он старается не думать. Хватается за мобильный стенд с капельницами и медленно катит его по палате к выходу.
Дойдя до двери, он замечает капли крови — на полу и на ногах.
Но надо идти, иначе…
Как можно быть таким кретином?
Он открывает дверь.
Охранник на посту, цедит свой кофе или чай. Он моментально вскакивает, восклицает:
— Вот это да!
Ставит чашку, бежит на помощь.
— Господи! Что это вы вдруг? — Оглядывается. — Сестра!
Марк на секунду принимает руку помощи, потом отталкивает.
Смешно: охранник так забеспокоился, что Марку стало легче. Он понимает: этот не за мной.
По коридору прокатывается волна: люди видят непорядок и реагируют. Каждый в меру сил и возможностей. Первой к финишу поспевает его медсестра.
Как ее там? Хелен?
— Боже мой, Марк, что вы творите?!
Она протискивается перед охранником, берет Марка под локоток. Подводит его к скамейке, другой рукой придерживает стенд с болтающимися мешками. Усаживается рядом с ним. Замечает капли крови, но храбрится.
— Ничего-ничего, — медленно уговаривает она, — нужно вас обратно отвести. — Сейчас мы…
— Нет.
— В каком смысле?
— Нет.
Он поднимает глаза. Вокруг охранник, сестра, несколько докторов — все стоят и смотрят.
— Мне нужно найти номер — номер мобильного. — Он еле шепчет, морщится от боли. — Мне нужно…
— Да, Марк, конечно, мы сделаем все, что вы хотите, но вам нужно обратно — в кровать…
— Я сказал — нет.
На первый план аккуратно выходит охранник.
— Расслабьтесь, дружище, договорились? — произносит он. — Все нормально. Все нормально.
Марк окидывает его взглядом. Неожиданно ему становится дурно и душно.
— Знаете, — продолжает охранник, — через несколько минут сюда прибудут следователи. Они уже в пути, — он помахивает рацией, — и во всем разберутся, так что не парьтесь.
Следователи…
Марк рыщет взглядом по коридору.
Все наблюдают за ним. Не двигаются. Свет резкий и неуютный, обстановка мертвенно неестественная.
— Нет! — повторяет он.
Он подносит руку к шее и, не раздумывая, начинает отдирать полоску.
— О боже, прекратите! — кричит сестра, хватая его за руку. — Да что же вы творите?! В самом деле! Вы же… вы же порвете себе яремную вену.
Марк прекращает, не сопротивляется. Она склоняется так близко, что между ними считаные сантиметры.
— Нельзя так просто взять и…
Медлит.
Он смотрит на нее:
— Так что нельзя?
— Эти трубки, — произносит она. — Их нельзя просто взять и снять. Начнется кровотечение. Уже началось. Может произойти закупорка сосуда. От этого можно умереть.
Он кивает.
Он уже чувствует: по шее струится теплый ручеек.
— Что ж, Хелен, — шепчет Марк, — либо так, либо вы достанете мне номер.
— Марк, — умоляет она, еще сильнее сжимая его кисть, — не делайте этого.
— Нет, — произносит он, — сделаю. — Свободной рукой он дотягивается до мобильного стенда и толкает один из мешков с жидкостью. Мешок рвется, жидкость с хлюпом проливается на пол.
Все ахают.
Сестра в ужасе выпускает руку Марка, отшатывается. Воспользовавшись свободой, Марк тянется к другому концу скамейки, хватает чашку. Размахивается и фигачит ее о стену. Осколки разлетаются в разные стороны. То, что осталось в руке, — острый керамический черепок — подносит к шее.
