Бабушка верила в Бога, по-своему, но верила; отец совершенно не верил в подобные вещи. Мама верила, когда была маленькой, из-за бабушки, но сейчас больше не верила, из-за моего отца. Либеро и Фурио — тоже мне! Мария верила, но не доверяла. Ватту не разрешалось верить.
Сёстры в Колледже так сильно верили в Бога, что повенчались с ним, как мама с папой. Только сделали это в церкви, а мои родители — в мэрии. Мэрия — это церковь, где нет цветов и музыки и где венчают бесплатно.
Вот так и проходили дни. Я спрашивала, и все отвечали мне и объясняли. По очереди, на диване у камина. Каждый по-своему.
Отец, вытирая руки тряпкой, когда выходил из своей мастерской и поднимался наверх, в спальню.
Бабушка, сидя у каминного экрана, — профиль освещён жёлтым пламенем.
Мария, опершись на ручку огромной метлы или размахивая разноцветной метёлочкой из перьев.
Только мама ничего не говорила. Она приносила мне апельсиновый сок и, ожидая, пока выпью его, гладила по голове.
В течение недели я собрала достаточно сведений, необходимых, чтобы выжить в Колледже Верующих. Помимо того, что я узнала, кто такой Бог, что делают и о чём думают сёстры, что создание скульптуры — это работа и почему девочки не ели яблоки на завтрак, я отлично научилась креститься и читать Отче наш, Аве Мария, Славься, ЦарицА, Ангел Божий. Этому меня научила бабушка, постепенно, день за днём.
Хотя бабушка, бесспорно, самый пожилой человек в нашей семье, она оказалась единственной, кто любое дело совершал, словно впервые в жизни. С ней мне всегда бывало невероятно весело, и никакого труда не составляло выучить молитвы. Она обучила меня им так же, как рассказывала по вечерам, когда оставалась у нас ужинать, историю Мадам Баттерфляй.
Хотя мне и сказали, что Бог есть, говорить тут больше не о чем, и что не имеет никакого значения, как он выглядит, всё же, заучивая наизусть молитвы, мне хотелось знать, худой он или толстый, высокий или низкорослый, светлые у него волосы или тёмные. Не так уж и многое меня интересовало, но хотелось бы знать, по крайней мере, носил ли он шляпу или нет.
Монархическое представление о Боге и всех остальных из его окружения, какое преподала мне бабушка, увлекло меня, подобно истории Пинкертона и Чио-Чио-сан[7]. После обеда я забиралась на стул возле окна и высматривала бабушкину машину на аллее у гаража, сколько бы времени ни приходилось ждать.
Стоило бабушке напомнить мне, что Бог — это царь, Мадонна — царица, а Иисус — принц, как у меня, словно у верноподданного, тотчас рождалось в душе настоятельное желание обожать их. Эта история так взволновала меня, что даже захотелось на какой-то момент поступить подобно монахиням, — обвенчаться с Принцем.
Я почувствовала себя немного виноватой из-за того, что плохо подумала о Боге. По счастью, если он и в самом деле такой, как рассказывала бабушка, он не придаст этому значения. Я оправдала и родителей, о которых так плохо думала, возвращаясь в машине в то утро из школы.
Идея отправить меня в Колледж Верующих — не наказание. Почему они это сделали, я по правде говоря, так и не поняла, зато мне стало ясно, что существуют какие-то различия, как между красками, и что я сама могу решить, что мне больше нравится.
Понимание, что не следует пугаться, если в школе кто-то поступает иначе, чем у меня дома папа, мама, Либеро и Фурио, бабушка и Мария, принесло мне большое облегчение. А научившись отлично читать Отче наш, я окончательно выздоровела.
В субботу вечером бабушка осталась у нас на ужин. Когда он закончился и Мария убрала со стола, бабушка поставила стулья в ряд, как в партере, а меня поместила на стол, так что я оказалась словно на сцене.
Кроме Либеро и Фурио, дравшихся наверху, все заняли свои места. Прежде чем сесть, бабушка взяла половник и, держа его, словно микрофон, сказала хорошо поставленным голосом:
— Дамы и господа, добрый вечер. Считаю за честь представить вам героиню сегодняшнего вечера, очень талантливую актрису, которая исполнит для вас на этой престижной сцене Отче наш. Дамы и господа… Лееееда Роткооооо!
Все зааплодировали. Мария громче всех.
Когда, затаив дыхание, я попросила Господа оставить нам долги наши и, протянув руки, обратилась к публике: «Яко же и мы оставляем должником нашим», мама прослезилась.
Когда я произнесла «Аминь!», партер поднялся и стоя зааплодировал мне. Огромный успех.
Людовика умрёт от зависти после моего сольного выступления.
Я ещё покажу ей, кто из нас атеистка.
В ту ночь мне даже ни разу не приснилось, будто я стою в красном переднике в кругу одноклассниц с белыми передниками, а за ними возвышаются сёстры со своими чёрными покрывалами на головах.
В ту ночь я спала спокойно. Когда проснулась, мама открыла окна и измерила мне температуру. Она оказалась совершенно нормальная — тридцать шесть и шесть.
В понедельник утром ровно в восемь часов я вышла за калитку в своём белом передничке до колен. Мне ужасно не терпелось выступить в классе с сольным прочтением молитвы.
Пока ехали, я безостановочно повторяла вслух Отче наш и делала бы это всю дорогу до самого Колледжа, но Мария так рявкнула: «Хватит же наконец, Леда!», что обернулись даже те водители машин, остановившиеся вместе с нами у светофора, у которых были закрыты окна. После чего я продолжала читать молитву уже про себя, молча, лишь повторяя жесты, какие делала в субботу, стоя на столе. Я не отвлеклась даже для того, чтобы спросить Марию, что же написано на огромном оранжевом печенье над виадуком.
Я чувствовала, что готова сразиться с любым врагом и одолеть его. Единственное, что меня вдруг встревожило, когда Мария остановила машину у Колледжа, это вещь, которая находилась в портфельчике из красного пластика, лежавшем у меня на коленях.
Я вышла из машины и притворилась, будто просто забыла его на сиденье. Мария догнала меня и взяла за руку, чтобы проводить к самой пасти кита.
Мы уже подошли почти к его усам, как вдруг Мария остановилась и велела подождать. Я увидела, что она возвращается к машине, открывает дверцу и что-то достаёт оттуда.
Нечего было надеяться, что это не мой портфельчик. Сунув мне его в одну руку и потянув вперёд за другую, она сухо, даже не взглянув на меня, произнесла:
— На всякую беду страху не напасёшься.
Я согласно кивнула. Я подожду.
Как только Мария оставила меня с моим портфельчиком в вестибюле, из-за угла появилась и бросилась ко мне Ноэми. Она обняла меня так приветливо, что я спросила её, как она поживает и что с нею случилось за минувшую неделю, хотя по логике должно быть наоборот.
— Все выбрали себе сердечных подруг, — с волнением сообщила она и перевела дыхание.
