Но вот аурное слияние стало спадать, и вскоре они вывалились в реальный мир.
Буквально рухнули. В прямом смысле этого слова. Аж вскрикнули от неожиданности.
Благо высота была небольшая, и произошло это над кроватью.
Сами того не осознавая, они на пике слияния неосознанно что-то сделали с гравитацией пространства, создав невесомость, и какое-то время парили в воздухе.
Владислав едва удержался от матерного выражения своего отношения к произошедшей неожиданности.
Эхинацея только засмеялась. То, что он не сказал слова вслух, не означало, что его не услышали.
6
– Великолепно! Это было что-то невообразимое! – с восхищением выдохнула Эхинацея, крепко прижимаясь к Роеву.
– Да уж… – выдавил он.
Владислав был с этим полностью согласен. То, что сейчас произошло, вообразить во вменяемом состоянии было трудно. Он, точнее они, в этом псионическом слиянии прошли по грани, одна ошибка и… неизвестно, что в итоге бы произошло, но не мог не признать, что это действительно было лучшее, что он испытал в своей жизни. Удовольствие столь же яркое и глубокое, как боль от прикосновения к оголенному нерву провода под напряжением.
Особенно радовало, что Эхинацея сама вправила себе мозги и почистила память. А значит, теперь можно не опасаться удара, фигурально выражаясь, ножом в спину.
«Кстати, о памяти», – подумал он и сказал:
– Давай проверим твои знания. Скажи-ка мне, что такое этология?
– Наука, изучающая поведение, условные и безусловные рефлексы, – словно школьница-отличница начала отвечать Эхинацея и продолжила дальше как по-писаному, при этом демонстрируя отдельные постулаты этологии на самом Владиславе как на учебном пособии, вновь заставляя его реагировать на ласки.
– Все-все, достаточно, – через минуту сдался Владислав. – Осталось только выяснить, эта абсолютная память у тебя навсегда или лишь следствие недавнего вмешательства…
– Думаю, это останется на постоянной основе, – прислушавшись к себе после короткой паузы, сказала Эхинацея. – А если и нет, ты мы знаем, как все поправить, да?!
– Верно… Хотя я считаю, что лишний раз в мозгах лучше не копаться.
– Не будем…
Сейчас ей было так хорошо и приятно, что она готова была соглашаться со всем, что он скажет, впрочем, понимала, что вмешиваться в структуры головного мозга лишний раз действительно не стоит. Слишком уж тонкий и хрупкий это инструмент.
– Интересно, какой у нас сейчас ранг ментоактивности? – задумчиво и даже мечтательно произнесла Эхинацея и создала в метре от себя плазменный шарик, причем уже без дополнительной манипуляции рук, как это было раньше.
Да и размером он от предыдущих сильно отличался. Если несколько дней назад файербол был максимум с грецкий орех, и это был ее предел, после которого наступало истощение, то сейчас размер шарика был раза в два больше, и в ментально-силовом плане для нее это не составляло большого труда. Эхинацея чувствовала, что может сделать плазмоид и в десять раз больше. Просто это станет уже доставлять им неудобство от сияния и жара, еще подожжет что-нибудь ненароком.
Рядом появился второй плазмоид. Это уже постарался Роев. Сейчас пирокинетический опыт давался ему даже не в разы, а на порядки легче. Ведь раньше все, что он, мог – это крохотная искорка, зажженная всего на одно мгновение. Вот что значит глубинный и тонкий апгрейд своего мозга.
– И что нам теперь с ними делать? – поинтересовался он.
Как оказалось, зажечь файербол гораздо легче, чем потушить. По крайней мере не имея опыта сего действа. Попытка тушения могла привести к потере контроля над энергией, а значит, это все равно, что в комнате взорвется зажигательный фугас. А при таком объеме энергии, что они влили в эти файерболы, от них останутся лишь тени на стене…
«Разве что защитное поле могло бы спасти, но опыта в его постановке у меня в принципе нет, как и у Эхинацеи», – подумал он, чуть поморщившись, так как держать плазмоид в стабильном состоянии столь длительное время становилось несколько напряжно.
– Телепортировать! – засмеялась Эхинацея.
Ее плазмоид мигнул и исчез. В следующую секунду где-то за дверью раздался сильный взрыв, что сопровождалось криками боли в пси-поле, так как в огне, что волной пошел по коридору, сгорели десятки и пострадали сотни тварей.
Из памяти Эхинацеи Роев знал методику телепортации объектов и с удивившей его самого легкостью повторил действие.
В коридоре грохнул еще один взрыв.
Потом они сделали еще несколько фаейрболов и запулили их за пределы комнаты. Типа закрепляли умение.
В какой-то момент Владислав вспомнил о своем взрывоопасном «украшении», что до сих пор болталось на шее.
«Надо бы наконец от него избавиться», – подумал он и обхватил ошейник, чтобы лучше его почувствовать.
Несколько секунд на прочувствование, ментальный посыл – и ошейник исчез.
Роеву аж вздохнулось свободнее. Все-таки таскать бомбу на шее, которая в любой момент могла детонировать, не самое приятное чувство.
На почве успехов в телепортации файерболов у них возник прямо-таки зуд экспериментаторства в попытке выяснить, что они еще могут, чего не могли раньше или могли, но плохо.
Эхинацея, сосредоточившись, чуть оттолкнулась от кровати, плавно взлетела в воздух и несколько раз перевернулась вдоль своей оси прямо над Владиславом.
– Ну как?!
– Превосходно!
Посмотреть действительно было на что, а особенно потрогать. Несмотря на значительный по земным меркам возраст, тело Эхинацеи было идеальным, упругим как у двадцатилетней, да и формами ее природа не обидела, чего только стоит грудь третьего размера, или она сама себе такую сформировала, ибо местные медтехнологии это легко позволяли, что, впрочем, не суть важно.
