Кестрель собралась уже было ответить, но засмотрелась на фрески, украшавшие стены. Она знала их наизусть — там изображались игры с быками. Фрески были валорианские, как и само здание. Светлые, рыжеватые, даже каштановые волосы нарисованных девушек и юношей развевались, как знамена. Атлеты перескакивали через рога быков, упирались ладонями в их спины и, сделав сальто, спрыгивали на землю. Так проходил обряд инициации. Император запретил его одновременно с дуэлями, но раньше ритуал был обязательным для всех валорианцев, которым исполнилось четырнадцать лет. Кестрель успела его пройти. Она прекрасно помнила тот день. Отец ею очень гордился и пообещал любой подарок на день рождения, какой она только пожелает.
Кестрель опять вспомнила раба… Арина. Видел ли он эти фрески? Что бы он о них подумал?
Капитан стражи вздохнул.
— Стоять и пялиться в пустоту можно и без тренировки. В этом ты мастер.
— «Иглы», — ответила Кестрель, решительно выбросив из головы назойливые мысли. — Поработаем с «иглами».
— Какая неожиданность!
Ракс не стал напоминать Кестрель, что тем же самым они занимались и вчера, и позавчера. Когда дочь генерала тренировалась с «иглами», капитану стражи было хотя бы не противно на нее смотреть. Он поднял тяжелый меч, а Кестрель закрепила небольшие ножи на икрах, талии и предплечьях. Незаточенные тренировочные «иглы» легко помещались у нее в ладони: держа их в руках, Кестрель порой забывала, что это оружие.
Капитан стражи легко парировал первый бросок. Мечом сбил «иглу» на лету. Но у Кестрель их было много. И когда дело дойдет до ближнего боя — а именно этого всегда добивался Ракс, — ей, возможно, удастся победить.
Не удалось. После тренировки, прихрамывая, Кестрель побрела к домику Энай. В качестве подарка на четырнадцатилетие Кестрель попросила отца освободить няню. По закону рабы являлись собственностью главы семьи. Энай все время проводила с Кестрель, но не принадлежала ей. Отец был страшно недоволен, но согласился, ведь уже пообещал исполнить любую просьбу дочери.
Сейчас Кестрель была благодарна няне за то, что та осталась в поместье: в такую тяжелую минуту ей, избитой и подавленной, было к кому пойти. Но она до сих пор помнила тот день, когда рассказала Энай о своем подарке. Старая гэррани испуганно уставилась на свою воспитанницу, и воодушевление, охватившее Кестрель, мигом улетучилось.
— На свободу? — Энай в нерешительности коснулась запястья, куда ставили клеймо.
— Да. Разве ты… не хочешь? Я думала, ты обрадуешься.
Энай уронила руки на колени.
— Куда же я пойду?
И тогда Кестрель впервые осознала, как трудно придется одинокой пожилой гэррани — пусть даже свободной — на завоеванной родине. Где найти кров? Как прокормиться? Кто даст ей работу, если гэррани сами ничем не владеют, а у валорианцев есть рабы? В итоге Кестрель потратила часть наследства, оставленного матерью, чтобы построить домик у сада…
Энай встретила ее сердитым взглядом.
— Ну и где ты была? Совсем ты меня не любишь, раз так легко обо мне забыла.
— Прости…
Энай смягчилась и поправила выбившийся из прически Кестрель локон.
— Как не простить, когда у тебя такой жалкий вид. Проходи, дитя мое.
Слабый огонек плясал в очаге. Кестрель опустилась на стул рядом и отказалась, когда Энай предложила перекусить. Гэррани пристально на нее посмотрела.
— Что случилось? Тебе ведь не впервой возвращаться от Ракса в синяках.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, но я боюсь.
Энай отмахнулась.
— Брось, или ты не знаешь, как я умею хранить тайны?
— Это не тайна. Уже весь город знает.
Какими несущественными, обыденными показались Кестрель собственные слова, когда она наконец призналась:
— На прошлой неделе я ходила на рынок с Джесс. Мы случайно попали на аукцион.
Гэррани насторожилась.
— Ох, Энай, — прошептала Кестрель. — Я совершила страшную ошибку.
8
Арин был доволен. Заказы на новое оружие и починку старого продолжали поступать, и, поскольку стражники ни на что не жаловались, он пришел к выводу, что его работу ценят. Управляющий, правда, то и дело требовал изготовить все больше и больше подков — столько не нужно было даже для больших генеральских конюшен. Но Арин не возражал, ему даже нравилась эта простая, однообразная работа: она не давала думать. Безжизненная тундра, в которую превратилась память Арина, покрылась снегом.
Остальные рабы постепенно перестали его сторониться, начали заговаривать с ним в столовой и уже не так осторожничали в его присутствии. На конюшне к Арину настолько привыкли, что солдаты даже перестали его замечать. Время от времени он узнавал новости об учениях за стенами города. Как-то раз речь зашла о событиях десятилетней давности. Арин стоял, сжимая уздечку побелевшими пальцами, пока стражники обменивались рассказами о том, как генерал Траян, в ту пору еще лейтенант, прошел с отрядом от гор до побережья, сметая все на своем пути, и положил конец Гэрранской войне. Потом Арин медленно разжал пальцы и вернулся к работе.
Однажды во время ужина Лира села рядом с ним. Она долго смущалась, искоса поглядывая на Арина, прежде чем спросила:
— Кем ты был до войны?
Он приподнял бровь.
— А ты?
Лира помрачнела.
— Не помню.
— Вот и я тоже, — ложью на ложь ответил Арин.
Правила он никогда не нарушал. Другие рабы порой поддавались искушению сорвать апельсин в роще между кузницей и бараком. Фрукт торопливо чистили и съедали, а яркую кожуру закапывали в землю. Временами за ужином, неизменно состоявшим из хлеба и порции рагу, Арин тоже об этом подумывал. Когда приходилось идти через рощу, он с трудом сдерживался — от цитрусового запаха в горле пересыхало. Но Арин не притрагивался к господским апельсинам. Он отводил взгляд и шел своей дорогой.
Наверное, он прогневил кого-то из богов. Может быть, бога смеха? Беззаботный и лишенный чувства сострадания, тот увидел примерное поведение Арина, усмехнулся и решил, что дальше так продолжаться не может.
Наступали сумерки. Арин возвращался из конюшни и вдруг услышал эти звуки. Музыка. Он замер. В первую секунду Арину показалось, что сны, приходившие к нему каждую ночь, необъяснимым образом настигли его наяву. Но мелодия все лилась, прорываясь сквозь шум деревьев и звон цикад, и Арин понял, что слышит ее на самом деле.
Музыка доносилась из господского дома. Ноги точно заколдованные сами понесли его туда, и, прежде чем Арин успел осознать, что происходит, его разум тоже оказался под властью чар. Чистые, прозрачные звуки мчались один за другим, сливаясь, как морские течения. Потом все стихло.
Арин поднял голову. Он стоял на поляне. В просвете между деревьями виднелось темнеющее небо. Приближалось время отбоя. Арин почти пришел в себя и готов был повернуть назад, когда ветер вновь принес несколько тихих нот. Теперь музыка звучала медленно и в другой тональности. Ноктюрн. Арин зашагал дальше, к саду. На первом этаже виллы за стеклянными дверями горел свет. Время отбоя давно подошло, но Арину было все равно.
