Только после Рождества Лалита поняла, почему переезд в Лондон откладывался. Однажды в январе мадам Стадли как бы невзначай заметила:
— Софи уже семнадцать с половиной.
Лалита с удивлением взглянула на мачеху. Она прекрасно знала, что Софи восемнадцать, но к этому времени несчастная девушка уже выучилась не спорить, не противоречить, только ждать, что ей скажут дальше.
— Она родилась третьего мая, — продолжала мадам Стадли. — В этот день мы и отпразднуем день ее рождения.
— Но ведь это мой день рождения! — воскликнула Лалита. — Третьего мая мне как раз исполнится восемнадцать!
— Ты ошибаешься, — поправила ее мачеха. — Восемнадцать лет тебе исполнилось в прошлом году, десятого июля.
— Нет! Это день рождения Софи! — совершенно сбитая с толку, воскликнула Лалита.
— Не хочешь ли ты сказать, что собираешься спорить со мной? — с угрозой в голосе спросила мадам Стадли.
— Нет, нет, — испугалась девушка.
— Софи родилась через десять месяцев после того, как я вышла замуж за твоего папу, и я, если понадобится, могу это доказать. Ты тоже моя родная дочь, но, к сожалению, ты незаконнорожденный ребенок.
— Я… я не понимаю… что вы такое говорите! — воскликнула Лалита.
Мадам Стадли объяснила ей это кулаками. И Лалита поняла, что отныне она будет как бы Софи, а Софи будет как бы ею. Уступка ей заключалась в том, что вместо отца-офицера ей сохранили ее собственного родителя.
— Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что, когда мы приедем в Лондон, никто не усомнится в моих словах? — ехидно поинтересовалась мачеха.
Лалита не ответила. В Лондоне у нее не было знакомых, да и кто ей поверит, если мадам Стадли станет говорить прямо противоположное? Это было полное поражение. Лалита не могла ничего возразить и не могла ничего сделать, но знать, что эта грубая, несносная женщина претендует на роль ее мамы, было невыносимо. Мадам Стадли заняла место мамы в доме и присвоила себе все деньги семьи. И не было ни единого человека, к которому Лалита могла бы обратиться за помощью и советом, или который согласился бы просто-напросто выслушать ее.
Побиваемая и унижаемая мадам Стадли, Лалита потеряла гордую осанку и внешность, подобающую юной леди. Теперь девушка жила в доме на положении внебрачного ребенка, которого и пригрели-то лишь из великодушия, и, кроме того, ей было приказано называть своего мучителя и узурпатора, мадам Стадли, святым словом «мама». Если Лалита забывала об этом, ей тут же давали тумака, а она не могла вступать в драки с мадам Стадли хотя бы из уважения к памяти своей мамы.
Мадам Стадли обдумала свое вхождение в высший свет Лондона до мелочей, с такой прозорливой тщательностью, которая восхитила бы и Лалиту, если бы она не была жертвой в этой коварной игре. Денег у них было немного, и их могло хватить только на то время, пока Софи не выйдет замуж. Тратить деньги на Лалиту и вовсе не входило в планы мадам Стадли, и девушка жила предчувствием, что, едва Софи заключит брак, ее, Лалиту, вышвырнут на улицу. Пока этого не произошло, она исполняла в доме роль прислуги. Время от времени Лалита собиралась написать письмо дяде, но, вспоминая об угрозах и наказаниях, которые на нее обрушатся, если мачеха застанет ее за этим занятием, бедная девушка отказывалась от этой мысли. Кроме того… спустя три недели после их приезда в Лондон мачеха, прочитав газету, смяла ее и с удовольствием швырнула в Лалиту:
— Твой дядя помер! — удовлетворенно сообщила она.
— Умер? — недоверчиво переспросила девушка.
— Да, и возможности съездить на похороны у тебя не будет, — злорадно ухмыльнулась мадам Стадли. — Так что продолжай работать!
Лалита поняла, что последняя надежда покинуть дом мачехи пропала. С тех пор началось каждодневное выживание. Переделав все дела по дому, она уставала так, что могла только дойти до кровати и заснуть.
Последнее время Лалита стала подозревать, что рассудок ее помутился.
Кормили ее плохо, били часто, Лалита чувствовала, что тупеет, что порой бывает не только не в силах запомнить, то, что ей велят сделать, но и понять, что говорят люди.
Вот и теперь Лалита силилась вспомнить, что мадам Стадли велела ей передать лорду Ротвину. Рассудок ее туманился, и девушка могла думать только о том, какое страдание ей доставляет мучительная боль в спине. Платье прилипало к кровоточащим ранам, оставленным палкой безжалостной госпожи. Лалита знала, что вечером, когда она начнет снимать платье и отдирать прилипшую к кровоподтекам материю, раны откроются и будут саднить снова. И прежде чем накинуть черный плащ, девушка — насколько это позволяла боль во всем теле — расстегнула пуговки на спине. Под плащом никто не увидит ее оголенной израненной спины, а когда она выполнит поручение мачехи, она вернется и в первую очередь обмоет раны теплой водой.
— Ах, если бы мне не надо было встречаться с его светлостью, — пробормотала Лалита.
У нее появилась было дикая мысль сбежать, но куда она могла деться, где смогла бы найти пристанище? Денег у нее не было, дома не было, а если бы она осмелилась вернуться к мадам Стадли, не выполнив поручение… Лалита слишком хорошо знала, чем бы это закончилось.
Тем временем экипаж приближался к церкви Святого Гроба Господня. Сперва Лалита увидела шпиль, затем кладбище за церковной оградой.
Наемный экипаж принадлежал конторе, услугами которой мадам Стадли пользовалась постоянно, поэтому владелец конторы вышел навстречу своему постоянному клиенту и велел кучеру ждать, пока пассажирка завершит свои дела, чтобы затем отвезти ее обратно. Если бы не уступка хозяина конторы, Лалите пришлось бы брести домой пешком.
Пока лошади не остановились, девушка обдумывала, что и как ей следует сказать мистеру Ротвину. Прежде чем стать на подножку кареты, Лалита набросила на голову мягкий, теплый капюшон накидки. Едва она вышла из экипажа, ее зазнобило. Полагая, что чувствует озноб не от холода, а от страха, Лалита принялась внушать себе, что бояться ей нечего.
«Мне бояться нечего, — уговаривала сама себя девушка. — Я в этом не участвую. Я только посредник».
Тем не менее девушка едва сдерживала дрожь.
Над крыльцом церкви висела тусклая масляная лампа, но света ее было недостаточно, чтобы освещать и церковное кладбище. Могильные кресты высились, как скорбные часовые, осуждающие Лалиту за ту ложь, которую она должна будет произнести.
Внезапно девушка расслышала звук быстрых и тихих шагов. Не успев повернуться, она почувствовала себя в оковах чьих-то сильных рук.
— Дорогая! Ты пришла! Я так и знал, что ты придешь! С этими словами неизвестный мужчина склонил к ней голову и крепко поцеловал в губы.
От неожиданности Лалита не могла ни пошевелиться, ни вымолвить слово. Руки незнакомца крепко сжимали ее в объятиях, а твердые и властные губы обрекали на безмолвие. И тем не менее на периферии ее сознания появилась мысль, что поцелуй ей не неприятен.
