— Ну вот, наконец-то. — Лиза вздохнула с облегчением. — Теперь узнаю свою разумную половинку. Поэтому снова повторяю тебе: наследник у Федора Финогенова будет. Все будет так, как мы с тобой давно решили…
— Но ведь ты выйдешь замуж!..
— Давай думать, Мария, что случай сам себя найдет…
Так и вышло, подумала Лиза, письмо сестры пришло как раз вовремя.
Она откинулась на кожаную спинку сиденья, оно было удобное и свежее, как и весь экипаж. Понятно, что Федор Финогенов распорядился прислать за свояченицей самый новый, лучший из своих экипажей. Кони тоже хороши, упитанные в меру, резвые и надежные. Лиза понимала толк в лошадях. Может быть, это новая вятская порода? В прошлый раз она не видела таких красавцев.
«Твой приезд будет истинным спасением…» — всплыли в голове строчки из письма Марии.
Лиза улыбнулась. Для нее самой в какой-то мере этот приезд может стать спасением.
Сердце глухо забилось. Нет, не надо, сказала она себе. Все так и должно быть. Это подтверждает давно понятую истину — они с сестрой единое целое. Если плохо одной, то у другой тоже все идет не так, как надо. Если у нее самой произошли такие тягостные события, то она понимала, насколько плохо Марии. Что ж, соединившись, они, сестры Добросельские, обретут себя снова. Тогда — прочь всякая слабость.
Теперь Лиза стала ощущать неровности дороги, она услышала и топот лошадиных копыт, словно внезапно ее слух обострился. Она вся подобралась, как кошка, готовая к прыжку.
Не упустить ни единой детали, думала она. Ни единой. Стать Марией. Учесть все до мелочей. Чтобы сделать Марию собой.
Сердце отозвалось рысистым бегом.
Одно дело — маскарад для посторонних. Другое — поменяться так, чтобы не узнал даже муж.
Она вспомнила наставление тетушки, отцовской сестры, которая растила их с Марией после смерти матери, а стало быть, со дня рождения. «Большинство людей даже себя видит в отраженном свете, через других. Как они оценивают их, так и они себя. Понимаете? Вы не такие, но это надо знать…»
Этим можно воспользоваться теперь, подумала Мария. Если все вокруг станут их путать, если учесть, что сейчас Федор собирается в дальний путь и надолго, то им будет проще устроить свою мистификацию.
Конечно, сейчас заменить друг друга не так легко, как это было прежде. Они с Марией довольно долго жили разной жизнью, каждая своей. Жизнь заставила проявить разные качества натуры, хотя натуры общей, но качества необходимы разные в разное время. Те, которые понадобились и ей, и сестре. Ей, к примеру, придется усмирить свой нрав, который вырвался из-под ее власти с того момента, как она вышла замуж за Жискара. Кто бы мог подумать, что она способна на то, что сделала? Разговоры о той дуэли дошли даже до России…
Но сейчас незачем об этом думать. Жискара не вернешь. Его больше нет. Она вдова, которая унаследовала часть его виноградников в Бургундии. Хорошо, что ей не нужно думать ни об урожае винограда, ни о том, какого разбора будет вино из этого винограда, — все налажено, причем давно. Сама она может жить так, как ей хочется, и думать только о том, о чем хочется, и соответственно поступать так, как заблагорассудится.
Лиза так и сделала. Она побыла в Москве, простилась с отцом, как всегда занятым своими науками. Университет для него стал родным домом, а занятия взрослых дочерей его волновали только в одном: никакой праздности ни ума, ни тела.
— Праздность убивает, — всегда наставлял он дочерей. — Совершать поступки необходимо, не важно какие.
— Не хочешь ли ты сказать, папа, — сводили брови дочери, — что даже и дурные?
— Для благородных людей — да, — искренне отвечал он. — Своих дочерей я считаю благородными, воспитанными и образованными. Мои дочери не из нынешнего мира. Они опередили время, и я хочу, чтобы они этого не смущались. — Он, улыбаясь, переводил взгляд с одной на другую. — Другое дело, что ваши поступки будут оценивать разные люди. Для кого-то они хороши, для кого-то плохи. — При этих словах отец сводил седые брови вместе, они топорщились, как усы таракана-альбиноса. Они знали, что заставляет его говорить так. — Возьмите нашего знаменитого предка. Он написал «Русскую историю», он был лично известен самому Петру Первому, он был ранен на его глазах в Полтавской битве. Он — тайный советник и генерал-поручик, он участвовал в Киргиз-Кайсацкой экспедиции, строил охранные крепости. Все это делалось ради удобства для России торговать со странами Ближнего и Среднего Востока. Но разве эти благие поступки спасли его от опалы? Зависть к его успехам, уму, опасение за собственное благополучие сделали свое дело.
— Ты говорил, что Анна Иоанновна, которая пожаловала ему чин действительного статского советника и деревню с тысячью душ, поддалась проискам доносителей? — Глаза Лизы сверкали негодованием. Точно такие глаза были у Марии, которая молча кивала, словно сестра произносила те слова, которые приготовилась сказать она.
— Именно так. Его отстранили от дел, лишили всех званий и взяли под домашний арест. И только когда Елизавета Петровна заняла престол, ему дозволено было вернуться, да и то не сразу. — Отец молчал, в который раз переживая за своего предка. — Вот почему я считаю, что надобно самому себя спрашивать: кто я? Что во мне есть хорошего? Что есть не слишком хорошего? Что откровенно худого? В чем причина того, другого, третьего? Что я должен исправить в себе? Что могу исправить сам, что могут помочь исправить другие люди?
Лиза нередко вспоминала тот давний разговор с отцом, который ее и Марию как будто одарил особой меркой, позволяя им этой меркой многое измерять в своей жизни. Такой непохожей на жизнь большинства…
Сейчас она ехала в северный купеческий город Лальск к сестре, чтобы исправить то, чем огорчила их природа.
Природа с ними словно позабавилась, поиграла, вылепив точь-в-точь лицо и тело. Но Марииному телу кое-чего недодала. Забыла, увлекшись своей игрой? Или сочла, что достаточно того, что есть у одной? Тем более что снаружи этого не видно?
За окном кареты желтели гречишные поля, пахло сладостью, свежестью. Лиза высунула голову в окно, чтобы получше рассмотреть окрестности. Фиолетовая шляпка с черной лентой зацепилась за раму, она сбросила ее и подставила волосы ветру. Как хорошо, что ушла в прошлое мода, когда прически возвышались на полметра и крепились на специальных каркасах.
— Чего только не было на голове, — рассказывала матушка Жискара, когда они поехали в театр, где играли спектакль из прошлой жизни. — Я сама носила на голове настоящую цветочную клумбу. — Она звонко засмеялась. — Ах, какие были на ней фиалки, маргаритки… Словом, чего только не было! А однажды… только не бойся… — Она прикрыла лицо веером из слоновой кости и выразительно посмотрела на Лизу.
— О, я очень смелая! — самоуверенно заявила Лиза. — Говорите же!
— Корабль! У меня на голове была бригантина. С мачтами и парусами. Мой муж смеялся, что мне столько не наплакать и она, бедная, никогда не познает воды. Но я быстренько поставила его на место. — Она подмигнула своей невестке. Потом наклонилась к ней, обдав запахом дорогой пудры. — Он пудрил волосы по тогдашней моде и слегка… румянил лицо! — Она выпрямилась и взглянула на Лизу. Ее высокая, обтянутая синим шелком грудь вздымалась, отчего бриллиантовое ожерелье переливалось нестерпимым блеском в свете тысячи театральных свечей. В тот миг Лиза подумала, что, наверное, французские дамы намеренно дышат так страстно, чтобы заставить играть свет на драгоценных камнях. Надо попробовать, сказала она себе. — Но таковы были нравы и такова мода в нашей юности.
