Я должен был понять, каким образом я могу осуществить в реальной жизни мои фундаментальные представлении об анархизме — бороться против социальных условностей, не создавая новой тирании, и в то же время, если это возможно, утверждая уже сейчас — хотя бы в чем-то — свободное общество будущего.
Но что значит — бороться в реальной жизни? Бороться в реальной жизни означает вести войну, так или иначе, если не напрямую. Как вести войну против социальных условностей? Как вообще можно одержать победу в какой-либо войне? Одним из двух способов: или убить противника, то есть уничтожить его, или подчинить его, лишив возможности действовать. Уничтожить социальные условности я не мог, потому что осуществить это можно только посредством социальной революции. А пока этого не произошло, социальные условности можно только постепенно расшатывать. Уничтожить их можно только утверждением свободного общества, и окончательным падением буржуазного режима. В таких условиях я не мог бы сделать ничего большего, кроме как уничтожить, иначе говоря — убить, одного или нескольких представителей буржуазного общества. Я обдумал такой вариант и понял, что это глупость. Предположим, я убью одного или двух, или, скажем, дюжину представителей социальной тирании… Каков будет результат? Социальные условности будут повержены? Нет, не будут. Социальные условности существенно отличаются от политических систем, существование которых может зависеть от небольшой группы людей, а иногда даже от одного человека. В социальных условностях главное зло составляют они сами в своей совокупности, а не люди, через которых они воплощаются, и которые тем самым становятся их представителями. И, кроме того, покушение на тот или иной социальный строй всегда вызывает одну и ту же реакцию — положение вещей не только не меняется к лучшему, но, напротив, становится еще хуже. А в довершение всего, после устроенного мной покушения, на меня, конечно же, начнется охота, и — так или иначе — меня уничтожат. Теперь представим, что я уничтожил дюжину капиталистов. К чему это приведет, каким будет результат? Вследствие моей ликвидации, пусть даже меня не убьют, а только арестуют или отправят в ссылку, дело анархизма потеряет боевую единицу. В то время как дюжина капиталистов, которых я мог бы отправить на тот свет, не составляет двенадцать боевых единиц буржуазного общества, потому что элементы, составляющие буржуазное общество, не являются боевыми единицами. Эти элементы абсолютно пассивны, поэтому и «битва» здесь происходит не с представителями буржуазного общества, но с условностями социального порядка в их совокупности, на которых это общество основано, В общем, социальные условности — это не люди, по которым можно стрелять… Ты понимаешь? Здесь нельзя провести аналогию с каким-нибудь сражением, в котором солдат одной армии убивает двенадцать вражеских солдат, и если искать сравнение, то верной будет другая ситуация — в которой солдат убивает двенадцать мирных граждан враждебного государства. И это совершенно бессмысленное убийство, потому оно не наносит ущерба армии противника… Поэтому я не мог остановиться на том, чтобы уничтожить социальные условности, ни полностью, ни частично. А значит, мне оставалось только одно решение — подчинить социальные условности и победить их, лишив способности действовать.
Здесь он поднял правую руку, и резко выставил в мою сторону указательный палец.
— Именно так я и поступил!
После этих слов он опустил руку.
— Я решил выяснить, какая из социальных условностей является первейшей и наиболее существенной. Именно этот элемент современного общества я должен был подчинить и лишить способности к активному действию. Для нашей эпохи, по крайней мере, этим элементом являются деньги. Как я мог подчинить деньги, точнее власть или тиранию денег? Для этого надо освободиться от их влияния, от их господства, перестав, таким образом, подчиняться им и делая их неспособными активно воздействовать, по крайней мере, на меня. Почему я говорю здесь именно о себе, ты понимаешь? Потому что именно себя я должен был освободить от этой власти. Если бы я мог избавить от господства денег всех людей, речь уже шла бы о полном уничтожении денег, а не о подчинении их. Как я уже говорил, та или иная форма социальных условностей может быть «уничтожена» только вместе со всеми остальными формами и только посредством революции, которая приведет к падению буржуазного строя. Как бы я мог преодолеть влияние денег? Самым простым решением было бы покинуть сферу их влияния, то есть цивилизованный мир. Уйти на лоно природы, питаться кореньями, пить родниковую воду, ходить без одежды, в общем, жить, как дикий зверь. Но в этом не было бы ровным счетом ничего сложного, и это не было бы противостоянием социальным условностям. Это вообще нельзя назвать противостоянием, это — бегство. Конечно, можно сказать, что тот, кто не участвует в сражении, не может его проиграть. Но, по существу, он уже проиграл, именно потому, что не сражался. Я должен был поступить иначе, должен был сражаться, а не спасаться бегством. Каким образом я мог избежать влияния и господства денег, не избегая встречи с ними? Решение здесь возможно только одно — обладать ими, обладать ими в таком количестве, которое позволит не чувствовать их влияния. И чем больше у меня будет денег, тем более свободным я буду от их влияния. Когда я понял это, со всей силой моей убежденности в идеалах анархизма, с предельным напряжением умственных сил, — я вступил в нынешний — коммерческий и банковский — период моего анархизма.
Здесь он сделал паузу, чтобы немного унять вновь растущее волнение, с которым он рассказывал мне о своих перипетиях. Затем продолжил, снова взволнованно, но уже не столь сильно.
— Ты помнишь о двух логических затруднениях, которые возникли в начале моей сознательной жизни анархиста?.. Я уже говорил тебе, что в ту пору я разрешил эти затруднения искусственным путем, то есть, скорее чувством, чем разумом. Да, и ты верно заметил, что, с точки зрения логики, тогда эти проблемы остались неразрешенными…
— Да, я помню…
— Затем я сказал, что когда мне удалось найти истинный путь анархизма, эти проблемы были разрешены логическим путем.
— Да, именно так.
— Теперь посмотрим, как эти проблемы были разрешены… Смысл их был таков — работать ради какой-либо цели и не получать при этом никакой естественной, то есть эгоистической компенсации — противоестественно. И столь же противоестественно трудиться ради какой-либо цели, не зная, возможно ли этой цели достичь. Проблемы были таковы. Теперь же обрати внимание на то, как я разрешил их, когда встал на путь, который, после сосредоточенных размышлений, определил как единственно возможный для истинного анархиста… Размышляя и действуя так, я должен был разбогатеть. Здесь очевидна эгоистическая компенсация. Общая цель пути — обретение свободы, и, следуя этим путем, освобождаясь от господства денег, я становился свободным. Да, таким образом я добивался свободы только для самого себя, но, как я уже говорил, свободы для всех можно достичь только посредством революции, которая уничтожит социальные условности, а устроить революцию один человек, конечно, не может. Схема здесь предельно проста: моя цель — свобода, и так я обретаю свободу; такую, которая мне доступна, а к невозможному я и не стремлюсь… И заметь — кроме того, что такой образ действий можно признать единственно верным посредством умозрительного рассмотрения предмета, тот факт, что он автоматически разрешает все логические проблемы, которые можно противопоставить анархизму, является несомненным доказательством его истинности.
