– Думаю, пришло время обратиться к почте, – сказала Бернадетт.
Бернадетт не было равных, когда нужно было чего-то добиться с помощью телефона или почты, но, что бы она ни делала, ей ничего не удалось узнать из Хиллтоп-Хоума.
Прошло три недели, а нам так и не ответили ни на звонки, ни на письма. Я была вне себя от бессилия. Берни пыталась отвлечь меня домашними делами. Мы поменяли полки во всех кухонных шкафчиках, а однажды на выходных она поручила мне разобрать все платяные шкафы в доме. Стоя на коленях, я вытаскивала из маминого шкафа старые коробки, расплющенные туфли и потрепанный чемодан, как вдруг почувствовала что-то мягкое в дальнем углу шкафа под стопкой старых журналов. Это был поеденный молью красный свитер. Тот самый свитер с оленем, который был на светловолосой женщине с фотографии.
– Она была здесь, Берни! – закричала я, показывая ей помятый свитер. – Моя бабушка была здесь. Вот доказательство.
После этого меня ничем нельзя было отвлечь. Я не могла думать ни о чем, кроме Хилл топ-Хоума.
– Мы всего лишь хотим, чтобы они поискали мамино имя в архиве. Неужели это так сложно? – негодовала я.
– Не знаю, солнышко, но меня это так злит, что я готова сама прийти к этому Трумэну Хиллу в его забитый хламом офис и не оставлять этого негодяя в покое, пока он не расскажет нам все, что знает.
– Точно, Берни, – воскликнула я, вскочив на ноги, – так и нужно сделать. Нам надо самим поехать к Трумэну Хиллу! Самим приехать туда и заставить его рассказать все про маму.
– Солнышко, – мягко сказала Бернадетт, – ты же знаешь, что мы не можем. Я не могу.
– Выйти на улицу? Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что не можешь? – спросила я. – Когда ты последний раз пробовала, Берни? Может, ты давно уже вылечилась. Может, ты здорова и даже не догадываешься об этом.
– Я не вылечилась, Хайди. Нельзя так просто взять и вылечиться.
– От простуды можно, да и от прыщей. Откуда ты знаешь, что с агорафобией не так же? Может, ты уже давно выздоровела, – настаивала я.
Дрожа от возбуждения, я подошла к входной двери и распахнула ее настежь:
– Пожалуйста, Берни, попробуй выйти. Ради меня.
– Хайди, я не могу, – сказала Бернадетт напряженным голосом. Я заметила, что у нее дрожат руки.
– Ты же не сдаешься с мамой. Поэтому она умеет открывать банки и причесываться. И со мной ты не сдаешься, Берни. Ты заставила меня не сдаваться, когда я училась писать прописью и читала Шекспира. Я просто прошу, чтобы ты попыталась.
Берни встала, схватившись за подлокотник дивана, чтобы не упасть. У нее дрожали ноги, но она медленно подошла к распахнутой двери.
– Хайди, я не… – промямлила она. – Ты не понимаешь, Хайди. Если я выйду… Если я выйду, я могу… Если я выйду…
– Ничего не случится, Берни. Просто шагни в коридор, и все. Один шаг. Первый шаг. Как когда ты учила меня писать прописью, помнишь? «За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа». У тебя получится, Берни, я точно знаю.
Бернадетт схватилась за дверную ручку, и костяшки ее пальцев побелели. С минуту она стояла так, зажмурившись.
– За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа, – прошептала она. – За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа.
Затем Берни глубоко вдохнула, отпустила дверную ручку и шагнула в коридор.
– Получилось! – закричала я. – Ты вышла, Берни! Я знала, что у тебя получится. Ты вышла!
Лучшим способом описать то, что случилось в следующие несколько мгновений после того, как Бернадетт отпустила дверную ручку, и перед тем, как она рухнула на пол, было бы сказать, что ее тело превратилось в жидкость. Ее ноги словно расплавились, и она рухнула на пол бесформенной кучей, тяжело и часто дыша. Ее веки трепетали, а голова откинулась назад, как у сломанной куклы.
– Берни! – закричала я, подбегая к ней.
– Спаси меня… – прошептала она, хватая ртом воздух, – я… тону…
Я встала у нее за спиной, схватив ее под мышки и изо всех сил пытаясь затащить назад в квартиру, но Берни была слишком тяжелой. Невысокого роста, но совсем не худенькая, Берни говорила про себя: «Крестьянские корни. Близко к земле и пригодна к работе».
– Хайди, спаси меня, – простонала она.
Я услышала скрип двери на первом этаже, а затем знакомое шарканье шагов, поднимавшихся по ступеням.
– Зандер! – закричала я. – Быстрее! Иди сюда. Помоги нам!
Минутой позже бледное лицо Зандера показалось над ступеньками, ведущими на наш этаж, – он тяжело дышал, поднявшись всего на один пролет. В одной руке у него был пакет чипсов со вкусом барбекю, а в другой – бутылка виноградной газировки. Увидев Берни лежащей на полу, он широко разинул рот от удивления.
– Ни фига себе! – Он даже присвистнул. – Чё это с ней?
– Быстрее, помоги мне затащить ее в квартиру, – умоляла я.
– Ну она и белая, – сказал он. – Прям как привидение.
– Зандер, скорее! – закричала я. – Помоги мне затащить ее в квартиру!
Зандер вздохнул и положил на ступеньки чипсы и газировку. Затем он подошел к нам и ухватил Берни за руку.
– Она не помрет, а? – прошептал он. – Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь на самом деле помер.
Я ухватила Берни за другую руку и принялась тянуть. Чулок на ее ноге зацепился за гвоздь и с треском порвался. Берни снова застонала и обмякла, став еще тяжелее, но нам каким-то образом удалось затащить ее назад в прихожую.
– Что-то она не очень выглядит. Позвонить в 911? – спросил он.
Я была в ужасе. Если мы позвоним в 911, они заберут Берни к себе. Что нам тогда делать с мамой? Как мы обойдемся без Берни?
Я расплакалась.
Зандер постоял с минуту, уставившись на безжизненное тело Берни и неловко переминаясь с ноги на ногу.
– Она что, пьяная? – спросил он. – Если пьяная, то еще долго не проснется, а потом надо не шуметь и давать ей горячий кофе, даже если она будет ругаться. У тебя кофе есть?
– Есть, но она не пьяная, – сказала я, вытирая нос рукавом.
– Не волнуйся, я никому не скажу, – произнес он.
Я почувствовала, как мне под кожу скользнула песчинка правды. Маленькая кривая заноза того, что было спрятано под россказнями о героях и медалях.
Берни заворочалась и застонала. Зандер быстро опустился на колени со мной рядом, и мы оба начали яростно обмахивать ее, пока она не пришла в себя.
– Пожалуйста, Берни, пусть все будет хорошо, – шептала я. – Пожалуйста, вернись.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем щеки Берни снова порозовели и она открыла глаза. Все это время я сидела на полу с ней рядом, поглаживая ее руку и нежно разговаривая с ней, так же, как она говорила с мамой, когда та просыпалась после того, как у нее болела голова. Когда Берни наконец смогла сесть, я подобралась к ней, скрестив ноги, и обняла за плечи, прижав ее голову к своему плечу и мягко ее покачивая. Прядь седых волос выбилась из ее толстой длинной косы, и я убрала ее с лица Берни обратно в прическу.
