Бросил на стол смятый полтинник, поднялся и пошел к выходу.
Когда он вышел из клуба, Бьянки уже не было.
Впрочем, догонять он ее не собирался. Хотелось домой и спать.
Спать.
* * *
Не сразу понимаю, что вообще здесь делаю. Только через несколько секунд картинки в голове складываются во что-то более-менее понятное и одновременно появляется план ближайших действий.
Чувствую, что тогда, в кабаке, это было не рядовое происшествие. Что-то не так, и мне предстоит выяснить, что именно. Поэтому я сейчас здесь, в поселке, во дворе дома, где еще вчера проживал убитый мною мужчина, а сегодня живут вдова и ее дети.
Мне что-то надо узнать у них, но я не знаю, что именно.
На первом этаже горит свет, все остальные окна темны. Но людей за освещенными окнами не видно. Либо сидят-лежат, либо там никого нет.
Над всем поселком тишина. Легкий ветерок шевелит листву деревьев, нагоняя свежайший воздух. Где-то неподалеку квакают лягушки. Драйвом и не пахнет.
Странно.
Джет учил не бояться странностей. Он говорил, что любая странность – это подсказка, ведущая к истине.
Чья-то тень мелькает сбоку – едва успеваю увернуться, как на место, где я только что стоял, прыгает огромная кавказская овчарка.
Не лает, скорее всего, генетический модификант с волком. Хотя, может, тренировка такая. В данном случае это не имеет значения.
Едва приняв устойчивое положение, она прыгает вновь.
Теперь уже в последний раз.
Вытираю лезвие ножа о шкуру псины и, присев на одно колено, прислушиваюсь.
Тихо. Никто не слышал шума схватки, не зажег свет и не подошел к окну. И собак, видимо, больше нет.
Осторожно подхожу к тому окну, за которым горит свет. Окно немного приоткрыто: слышу чьи-то всхлипывания и бормочущий, скорее всего слова утешения, голос.
Заглядываю внутрь и убеждаюсь, что это так. Женщина на диване, плачет на плече у мужчины, еще двое мужчин сидят за столом вместе с девчонкой, которую узнаю с первого взгляда.
Моя ж ты страшненькая курица.
Женщина поднимает заплаканное лицо – это она, нет сомнений, хоть и опухшая от рыданий. Толкаю рукой окно, распахивая его, и, подтянувшись, запрыгиваю в комнату.
Мгновение в комнате стоит тишина, которая прерывается недоуменным возгласом одного из мужчин:
– Ты… вы… ты кто такой?
Он не знает, кто я, его не было тогда там. Поэтому он и пытается пылить.
Только хрен я ему дам это сделать.
– Все молчат и слушают то, что говорю я, – произношу, поводя по ним дулом пистолета. – Если услышу хоть звук, убью того, кто попадется мне под руку. Тишина. Второй раз повторять не буду.
«Большинство людей сделаны из пластилина. Тебе надо лишь убедить их в этом, а потом лепить все, что тебе нужно», – копирайт принадлежит моему инструктору.
Пушка – очень действенное средство в плане убеждения.
Мужики молчат. Мирные пластилиновые бюргеры – они растерянны, они не понимают, что здесь происходит, они всего лишь пришли помочь семье погибшего…
А вот женщина… точнее, сначала девчонка…
– Мама!
И мамаша:
– Господи! Это же ты! Ты убил! А…
Указательным пальцем перевожу «спайдер» в режим бесшумной стрельбы, глядя на женщину в упор, приставляю пистолет к затылку одного из сидящих за столом бюргеров и нажимаю на спусковой крючок.
Шпок!
Он валится на пол вместе со стулом, и ковер вокруг его головы сразу же набухает кровью.
«Рест ин пис».
Это действует. Лучше всяких угроз и уговоров.
Женщина зажимает рот рукой, мотает головой и откидывается назад, на грудь своего недавнего утешителя, еле слышно мыча сквозь пальцы. Всех остальных трусит не меньше, однако никто не пытается что-то предпринять, настолько все парализованы страхом.
То, что мне нужно.
– Первый, но не последний, – говорю я, не отрывая взгляда от женщины. – Можешь не сомневаться. Если не будешь отвечать на мои вопросы. Почему в тот день пошли именно в «Трактир»? Я тебя спрашиваю!
Смотрю на женщину, а она мотает головой и ничего не говорит.
– Если ты не будешь отвечать, я пристрелю еще кого-нибудь и сделаю это в любой момент, когда мне захочется. И убью того, кого мне захочется. Тебе продемонстрировать?
– Кто… кто ты? Чего ты хо…
Шпок!
Договорить она не успевает, потому что тот мужик, к которому она прижималась, валится на пол с дыркой в голове.
«Рест ин пис».
– Ты будешь тупить? – рявкаю, не давая жертве опомниться. – Я объясню тебе кое-что. Для меня вы то же самое, что плексигласовые мишени на стрельбище. Патроны у меня есть, хватит на всех. Повторяю вопрос: что вы делали позавчера в кабаке?
– Мы поесть туда пришли! – истерично кричит дочка-курица. – Мы просто пришли туда поесть, а ты… ты убил папу!
Славно. У кого-то в этой компании есть мозги.
Пусть и куриные.
А мама, похоже, говорить не может – у нее шок.
Я поворачиваюсь к девчонке:
– Отвечать четко, связно и спокойным тоном. Будешь повышать голос, я снова выстрелю. Итак, вы пришли в тот ресторан просто поесть. Почему именно туда? Вы постоянно там обедаете?
– Что вы хо… Не надо!! – Она замечает движение пистолета и отчаянно всплескивает руками. – Нет, не постоянно. Мы туда пошли, потому что папа так захотел.
Мало, мало информации. Мне нужно больше.
– Человека от убийства останавливает только одно, – говорю я. – Страх расплаты. За то, что убил себе подобного. Будет ли Суд Господень или суд присяжных, его в любом случае ожидают неприятности. Так вот меня в силу некоторых обстоятельств никакие неприятности не ожидают, а следовательно, ничто не останавливает от того, чтобы продолжить.
Курица готова говорить, готова рассказать все… но она, скорее всего, ничего не знает. Не она ведь была виновником конфликта.
– Хорошо, – киваю. – Где твой брат?
– Н-н… н-не-е-тт… – мычит девчонка. – Н-не надо…
– Послушай меня, – спокойно и убедительно говорю я. – Я не убиваю детей, иначе я бы сделал это там, в ресторане. Мне просто нужно задать ему несколько вопросов. Пойди и приведи мальчика, пока я сам не привел его.
Она не хочет. Она чувствует, что я все-таки говорю ей неправду – насчет того, что не убиваю детей.
Но она боится, она знает, что сейчас я снова выстрелю. Она не знает, в кого. Это знаю только я.
