Словно она действительно что-то чувствовала. Да пусть им кажется все что угодно, лишь бы проявили должную щедрость, думала Куколка, стараясь всеми возможными способами соблазнить клиентов, получить щедрые чаевые и убедить этих идиотов, что им просто необходимо увидеть то, что она прячет под трусиками, а потом стянуть с себя эти трусики и отбросить их в сторону – пусть смотрят. Но все, что она проделывала – каждое ее слово, каждый жест, каждая отброшенная в сторону деталь туалета, а также многое другое, что она тщательнейшим образом скрывала, – было, как она уверяла себя, связано лишь с одним желанием: заработать побольше денег и постараться их сохранить, а потом на эти средства приобрести все то, что дало бы ей возможность почувствовать себя человеком.
Собственно, любого мужчину, стоило ему только войти в Chairman’s Lounge, все тамошние девицы тут же подвергали оценке именно с этих позиций: сколько у него может быть денег? Здесь каждого принимали с распростертыми объятиями, каждый был желанным гостем, каждому льстили, за каждым ухаживали, каждого слегка поддразнивали – но все это в точном соответствии с тем, сколько долларов Куколка и другие девушки, согласно их предварительной оценке, смогут из него вытянуть.
Длинный луч света, падавший откуда-то сверху, ярко освещал лишь тело танцовщицы, а сидящие в зале были, казалось, окутаны пеленой непроницаемой тьмы. И если бы кто-то из служащих, проявив невероятную глупость и рискнув немедленно остаться без работы, включил в зале свет, то стали бы видны взбешенные и одновременно смущенные лица мужчин, сгрудившихся под помостом с обнаженной танцовщицей.
Они приходили сюда из офисов различных корпораций, расположенных в небоскребах, со строительных площадок, из пакгаузов и из собственных квартир. Они сбегали – пусть хоть на час или на два – из деловых западных пригородов, от тиранической хватки сити, из победоносных особняков севера и самодовольных востока. Некоторые приезжали из других городов и стран. Но во время танца все они становились лишь частью царившего в зале полумрака – вне зависимости от своего богатства или могущества. В этот миг они становились никем. А женщина, призывно обвивающая телом бронзовый шест, а потом отбрасывающая в сторону полупрозрачный топ и свободной рукой ласкающая обнаженную грудь, теребя и возбуждая соски, – для них эта женщина, пусть на кратчайший миг слияния иллюзии и реальности, становилась всем на свете.
В самом начале, когда Куколка впервые стала танцевать на пилоне, ей казалось, что в дорогущих клубах для клиентов устраивают настоящие экзотические и эротические действа, а сама она просто работает, причем в самом заурядном заведении, не имеющем вообще никакого класса. И лишь со временем она стала понимать, что вся эта нарочитая приземленность – на самом деле весьма хитроумный и тонкий прием, а кажущаяся дешевизна, даже порой дурновкусие, – это отнюдь не ошибка, а непременное условие; одна и та же без конца повторяющаяся музыка, идиотские туфли на платформе, точно позаимствованные из реквизита к фильму 70-х годов, и ужасные полупрозрачные одежки – все это служит единой цели.
То, что у них в клубе не было ничего примечательного или интересного, тоже имело свою причину: здесь следовало замечать только женские тела, только они должны были вызывать интерес клиента. Но, чтобы эти тела оставались привлекательными и вызывающими интерес, их нужно было подкармливать деньгами столь же регулярно, как заправляют машинку для набивания сигарет с марихуаной, и тогда женщины, как та же машинка, выдавали клиентам небольшое вознаграждение – высовывали свой розовый язычок, поглаживали внутреннюю часть бедер, показывали обнаженную грудь, «случайно» выскользнувшую из-под одежды, – и за это им в ладонь, за резинку чулка, за пояс штанишек совали купюры. И если даже кому-то из девушек казалось, что особенно щедрая подачка выпала не ей, а другой танцовщице, представление все равно не останавливалось, колесики никогда не переставали крутиться, как и в машинке для набивки сигарет, и музыка продолжала греметь, и все еще обвивались вокруг шестов полуобнаженные женские тела. Здесь все было упрощено до предела: клуб старался потратить как можно меньше, но выдоить из клиента как можно больше.
И поэтому довольно скоро и дурацкие шмотки, и нелепые туфли, и странные движения перестали казаться Куколке такими уж нелепыми и странными; напротив, теперь она находила их использование вполне осмысленным, ибо они были столь же подходящими и необходимыми для ее работы, как ножницы для парикмахера или фартучек для официантки, – это были обычные орудия труда, которые нужны, чтобы работа была сделана как следует, а клиенты остались довольны и продолжали приходить в клуб. И все же что именно заставляло их приходить сюда? Это-то и становилось для Куколки все менее очевидным.
Однажды, например, клиент заплатил ей за два часа «приватного шоу», и она думала, что ей придется показать все, на что она способна, однако почти все «выступление» она простояла на четвереньках, а он пялился на ее задницу так внимательно и серьезно, что ей показалось, будто она на приеме у гинеколога. И все же, как справедливо заметила Уайлдер, за шестьсот сорок баксов только так и можно рассматривать чужие задницы – серьезно и внимательно. А в другой раз какой-то тип заплатил ей тысячу за три с половиной часа, но вместо «приватного шоу» она все три часа просто сидела и слушала его, а он все говорил и говорил, а потом с залитым слезами лицом встал и ушел куда-то в ночь.
И кем бы эти мужчины ни были, они крайне редко упоминали о женах, подругах, детях. Разве что заявляли, что никаких жен и детей у них нет, или что супруги их не понимают, или иногда, особенно во хмелю, говорили и то и другое одновременно. Впрочем, Ферди с самого начала предупредил Куколку, что Chairman’s Lounge – это театр и у каждого здесь своя роль.
Все девушки в клубе имели псевдонимы, и у каждой был свой номер и свои физические особенности; например, у Мелиссы – плохо со зрением, а у Эмбер – с головой.
– Знаешь, кем мне иногда на самом деле хочется стать? – как-то вечером сказала Куколке Эмбер. – Я бы хотела стать мужчиной и хорошенько потрахать женщину. – И Эмбер, улыбавшаяся крайне редко, вдруг расплылась в загадочной улыбке, понять которую было совершенно невозможно. А потом прибавила: – Это, должно быть, что-то!
Среди девушек были и проживавшие в пригородах мамочки с детьми, и даже несколько студенток; Джеки славилась пышным бюстом, а Мария боготворила популярных людей и ухитрялась разглядеть знаменитость там, где другие не видели ее в упор, – был ли то «подающий надежды» актер, мелькнувший на телеэкране лет пять назад в рекламе шоколадных батончиков Cherry Ripe, или кто-то из «резерва», не слишком удачно снявшийся три года назад в рекламе пиццы Roosters; про каждого Мария с восхищением говорила: «Ах, какой чудесный парень! И уже такой знаменитый!»
А Ребекка из Аделаиды, имя которой необъяснимым образом для всех превратилось в Сэллс, чуть ли не каждый вечер, вздыхая, уверяла Куколку, что собирается уходить, что с нее хватит, что она покупает то ли гостиницу «бед-энд-брекфест» где-то на Тасмании, то ли бутик в Порт-Дуглас. Но, хотя Сэллс и начала работать в клубе задолго до появления там Куколки, она так никуда и не ушла.
