Книга Зыбучие пески - Малин Перссон Джиолито
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Дедушка к деньгам относился так же, как к погоде. Они есть, он ими пользуется, сколько бы он ни тратил, они не кончаются, вот везение, надо не упустить момент. Может, это его отношение и сделало маму финансово зависимой. И под этим я подразумеваю, что для нее очень важно, чтобы все думали, что она богаче, чем есть, и она пытается добиться цели, притворяясь, что деньги не имеют никакого значения.
Мама обычно говорит, что старинные вещи у нас в доме достались ей по наследству. Например, часы в кухне. Она не знает, красивые они или уродливые, и когда кто-то их комментирует, смеется или фыркает и закатывает глаза и говорит: «Семейные», как будто ей приходится жить с этим наследством, чтобы предки не перевернулись в гробах.
Но на самом деле вся наша старинная мебель куплена дедушкой на аукционах Буковски, где распродавалось имущество обанкротившихся семей. Потом дедушке она надоела, и он сплавил ее нам. Но об этом мама никогда не упоминает. Не для того, чтобы кого-то обмануть. Никто и не верит, что мама та, кем она притворяется. Но она продолжает притворяться. А люди из вежливости делают вид, что верят в это притворство.
Папиным деньгам нет и четверти века. И ничем это не компенсировать. Но последний год гимназии он провел в интернате под Упсалой, так как его скучные заурядные родители из среднего класса работали на проекте по орошению пустынь в Северной Африке. И там, в интернате, он, как ему кажется, усвоил, что нужно делать, чтобы богачи приняли его за своего. Разумеется, он ошибается.
Папа боится. Боится, что все увидят его истинную сущность. В газетах его зовут финансовым маклером. Наверно, это производит впечатление на читателей. Но все, кому нужно, знают, что «маклером» можно быть до тридцати пяти лет, а потом нужно начинать зарабатывать на своем собственном капитале, а не то ты выглядишь столь же жалко, как официантка с отвисшей грудью и варикозом. «Я даю финансовые консультации», – сказал он однажды. С улыбкой, говорящей, что это слишком сложно, чтобы объяснить в двух словах. На его визитке написано «управляющий фондом». Это означает практически то же самое, что и финансовый маклер.
Мне все время говорят, что я пошла в отца. Когда я злюсь, это говорит мама, когда я получаю оценки в конце года – папа. Но скоро папе придется стать «отцом убийцы Майи – финансовым маклером». Мои поздравления.
Интересно, чего больше всего боится мама. Того, что будет со мной, или того, что уже случилось с ней? Мне все равно, но я не хочу, чтобы Лина боялась. При одной мысли о том, что ей страшно, мне становится плохо. Почти так же плохо, как при воспоминании о том, что случилось в классе.
Ночами, когда мне было трудно заснуть, я приносила Лину к себе в кровать. С ней рядом мне сразу становилось легче, особенно в последние недели. Ее волосы завивались кудряшками на затылке, и от нее хорошо пахло, даже когда она не мыла голову. Я делала вид, что мне приснился кошмар и она сама пришла ко мне в кровать. Я даже говорила ей: «Тебе приснился плохой сон. Помнишь, что тебе снилось?» Она растерянно смотрела на меня, а потом рассказывала о выдуманном кошмаре. Обычно с кучей подробностей, но без какой-либо логики. Там были мама, наш дом, новые игрушки, ленты, собака или две. Больше всего на свете Лине хотелось иметь собаку. Надеюсь, мама с папой купили ей щенка и разрешают ему спать в одной с ней постели. А еще я надеюсь, что она спит в моей кровати, что сама приходит туда по ночам, потому что там ей спокойнее.
Я стараюсь думать, что Лина еще слишком мала, чтобы понимать, что происходит. Хорошо, что ей не нужно здесь быть и видеть все это. Но это нелегко. Потому что страшно, даже когда ты ничего не понимаешь. Даже напротив – непонятное страшнее всего. Кому это знать, как не мне.
– Майя отрицает предъявленные ей обвинения. Она не считает себя виновной в чем-либо, что влечет за собой правовую ответственность. Майя не была в курсе планов Себастиана Фагермана. Он не поставил ее в известность. Поэтому ей не может быть предъявлено обвинение в соучастии в убийстве, преднамеренном убийстве, попытке убийства или подстрекательстве к убийству и непринятии мер по предотвращению преступления, влекущие за собой уголовное наказание. Майя признает, что она совершила выстрелы из оружия, описанного в материалах дела, в указанное время в указанном месте, но это было в целях самозащиты, что тоже не влечет за собой правовую ответственность.
…Подстрекательство, непринятие… Слова тренькают у меня в голове. Мне становится страшно, когда Сандер говорит так, потому что это похоже на попытку оправдаться. Мы используем странные слова и юридические термины, когда не хотим рассказывать правду. Но я хочу. Мне плевать, к чему это приведет. Самое худшее уже произошло. Интересно, Сандер планирует говорить так же долго, как прокурор? Вряд ли. Судя по всему, он уже заканчивает, а прошло всего одиннадцать минут.
Не знаю, хорошо это или плохо, но и это меня пугает. Что, если люди решат, что ему просто больше нечего сказать? Я провожу рукой по блокноту, вжимаю ручку в бумагу, но ничего не записываю. Через три минуты Сандер заканчивает.
Все события заняли не больше трех минут с того момента, как я закрыла дверь класса, и до того момента, когда прогремел последний выстрел. Полиция ворвалась в класс спустя девятнадцать минут. Сколько их вбежало в эту дверь? Полицейские, много полицейских. В грубых ботинках, бронежилетах, с автоматами. За ними виднелись врачи «скорой помощи». Один наступил мне на руку, другой меня пнул. Кто-то вырвал у меня из рук ружье и поднял с пола. Стоял адский грохот. Вокруг сновала куча людей. Они кричали? Кажется, да. Я ничего не сказала. Они забрали тело Себастиана. Сначала тело и только потом ружье. Интересно почему. Они положили меня на носилки. Накрыли одеялом. Не знаю, вынесли ли меня первой. Не думаю.
Минута, может, полторы. Столько продолжалась стрельба. Так написано в протоколе. Мне не нужно это запоминать. И все равно меня поражают эти подсчеты. Когда я думаю об этом, то иногда мне кажется, что все длилось не больше десяти секунд, иногда – целую вечность. Как в Нарнии, куда попадали через двери шкафа и, провоевав много лет с Белой колдуньей, возвращались обратно и узнавали, что отсутствовали всего пару минут.
Девятнадцать минут прошло с тех пор, как я закрыла дверь класса. Может, и так. Времени было достаточно. Если, конечно, знать, когда все началось. Не стрельба, нет, все остальное.
Полицейские и обвинение говорят, что мы все это спланировали – я и Себастиан, что мы были одиночками, обозлившимися на весь мир, но что последней каплей была вечеринка накануне, на которой и произошла последняя ссора.
А люди на улицах, швыряющие камнями друг в друга из ненависти ко мне, презирающие меня и все, что я собой символизирую, наверняка думают, что все началось с капитализма, монархии или партийного альянса, или когда мы отказались от язычества и приняли христианство, или еще с чего-то более абсурдного, что кажется им совершенно логичным.
Только я одна знаю правду. Что все началось с Себастиана. И им же закончилось. Одно из моих первых воспоминаний, не только о Себастиане, а вообще, – это как он сидит на дереве. Мы с мамой шли мимо дома Фагерманов по дороге из садика. Ему было только пять лет, но все уже тогда были без ума от него. У него были кудряшки до плеч. Он задавал самые неожиданные вопросы, приводившие взрослых в восторг. И весь кипел энергией. Все мальчики хотели с ним играть, и все девочки были в него влюблены. Даже воспитательницы ссорились из-за того, кому застегнуть ему курточку, поправить шарфик или достать болоньевые штаны для прогулки. И тогда Себастиан объявлял, кто сегодня его любимая воспитательница. Аннели будет меня одевать. Лайла будет снимать носки.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Зыбучие пески - Малин Перссон Джиолито», после закрытия браузера.