Подошло время для того, чтобы процитировать самого себя словами, стоящими в начале этой книги (глава под названием «После начала») в абзаце, где я упоминаю эпитеты, которые по причине собственной грандиозности и силы стали неотъемлемой частью личных имен: сильный, великолепный, или же воспользоваться обычным определением качества – самый большой, самый важный, самый известный. А зачем? Да чтобы показать, что довольно часто история по сути своей является эстрадой[4], поскольку – вот вам и цитата: «История особенно обожает самых великих, самых сильных, самых мощных и вообще всех самых. Перед книгой же стоят иные задачи…»
Потому книга и остается маргинальным явлением, в то время как история готова включить в число своих незыблемых и постоянных памятников вечные ценности эстрадного ранжирования. Эстрада лукава, она использует слабость истории к любого рода победителям (даже к тем самым лживым, пустым, карикатурным), после чего легко проникает в ее сознание. Она делает истории комплименты, благодаря которым весьма ловко покупает историю.
Ныне процесс общественных и экономических преобразований в некоторых европейских государствах продемонстрировал опасное сходство между политикой (как будущего истории) и эстрадным исполнительским мастерством (как вечным сегодняшним). Это сходство, испытанное, продемонстрированное и доведенное до совершенного безобразия или безобразного совершенства – один черт, оказалось идеальным единством, направленным против книги. Боязнь доказательности вечного существования книги или, по крайней мере, ее естественного тяготения, зачастую весьма успешного, к длительному существованию укрепила этот примитивный, карикатурный, абсурдный, но одновременно и опасный симбиоз, превратив его в нерушимый брак по расчету. Вскоре были придуманы пустые, трескучие фразы, используемые в качестве инструмента для вмешательства, типа «популизм против элитизма». А поскольку все элитное предназначено для небольшого количества людей, то это противоречит демократии, которая, боже ж ты мой, предназначена если не для всех, то, по крайней мере, для огромного количества людей. Вот вам диалектика переходного процесса!
Факт существования во всемирном наследии книг, которые пришли в наше время из глубокого и не очень прошлого, причем совершенно точно известно, что они будут востребованы в ближайшем, а то и в далеком будущем, только обостряет противостояние.
Борьба между однодневным существованием и постоянством превратилась в борьбу голосящего против тихого (ставшего таким в результате домашнего воспитания, а не из боязни), голоса сокрытия против голоса открытости, оскорбления против уважения, войны против мира.
Кто одержит победу? Ну, конечно, победители. По крайней мере, мы этому научились.
Глава IV
После отъезда султана из Эдирне Баица вернулся к размышлениям о предыдущем визите Хусрев-паши. Откровенно говоря, его привлекло понятое задним числом стремление паши заранее проконтролировать все необходимое, подготовив тем самым успешную почву для приезда султана. Следовало устроить так, чтобы ничто не удивило властелина, не застало врасплох и не слишком разочаровало… Чтобы тот сам как бы предугадал каждую мелочь и пребывал в спокойствии и уверенности… Чтобы он убедился в том, что все находится под полным контролем. Баица понимал, что все это произошло благодаря чему-то вроде плана паши. Исходя из этого, он вновь пришел к выводу, что умение заглядывать далеко вперед является исключительно важным качеством властителя: если бы можно было видеть, или предвидеть, что, сколько и какие возможности возникнут перед человеком (или государством – все равно), а потом принять решения, которые своими возможностями и целями соответствовали бы потребностям, то станет возможным определять и пути достижения этих целей. Следовательно, это умение можно назвать планированием. Или политикой.
Точно таким же образом можно было бы избежать нежелательных последствий предстоящих действий. Человек, умеющий предвидеть, может избежать ошибок, напрасной траты времени, а тем самым, если речь идет о государственных делах, и излишних потерь денег, человеческих жизней и территорий. Однако те же самые действия, если не разъяснять их людям, посвященным в его дела, могут рассматриваться и как пророчества.
Тот, кто знает, что случится, знает, как реагировать на случившееся.
То, что Баица назвал про себя шпионским визитом Дели Хусрев-паши, он смог теперь разделить на две части.
Первая была понятной, она демонстрировала умение властвовать над происходящим. Возможно, в ней отражалась мудрость, которая может разрешить все отношения между людьми, от простых контактов на базаре до взаимоотношений между правителями и целыми странами.
Вторая, возможно, была менее понятной, но в любом случае не публичной. Она открывала скорее недостатки, нежели преимущества, более промахи, но не успехи визита. Она искала ранимые места, чтобы использовать их, если в том возникнет необходимость. Как занесенная над головой жертвы сабля, которую можно в любое мгновение и по любому поводу мгновенно обрушить на нее. Она была бы вечной, как документ, написанный нестираемыми чернилами, спрятанный в невидимом месте, откуда его можно будет извлечь легко, быстро и в любое время.
Наверное, это и был путь к созданию всесильного человека и надменной империи.
Баица решил, что, как только это представится возможным, непременно «прошпионит» за самим собой. И явно и тайно.
И только намного позже, когда ему станут доступны тончайшие секретные знания о том, как править державой, Баица поймет, насколько верно он прочувствовал важность и связь этого, поначалу не понятого им шпионажа с таким на первый взгляд случайным совпадением событий и судеб отдельных людей и целых народов.
Глава Д
На что было бы похоже, если бы слова, выражения или синтагмы современного политического словаря использовались литературным языком? Вот одно из моих любимых слов: состоя(–лся, – лось)… к которому потом добавляется необходимая составная часть, которая в основном касается будущего. И представьте себе, какое замешательство возникает, когда к этому состоявшемуся добавляется слово история.
Очень важно знать, что именно в качестве дополнительного инструментария, как поясняют европейские политические институты, используется параллельно с такими искусственными синтагмами. Чаще всего их сопровождает своеобразный шантаж: если исполните то и то, тогда получите это и это… И тогда ваш проект состоябелен. В этом – существенное значение. Разумеется, никто из авторов объяснения ни за что не признался бы в этом, но начал бы вам рассказывать о необходимости выполнения многочисленных и долгосрочных обязательств, но не ради создания условий, а исключительно для успешного завершения проекта. Короче говоря, вам бы объяснили, что при вынесении решения о поддержке проекта рассматривается возможность его применения в реальном будущем, его действительная длительность и уверенность в его полезности. Где же здесь истина? Можно было бы сказать: где-то посередине между двумя объяснениями. Но это не так. Все это больше похоже на шантаж именно потому, что этот шантаж прикрывается исключительно логичным разъяснением, которое настолько же верно, насколько просто идеально для манипуляций. Само по себе оно не лживо, но просто требует дополнения.
