Стильная директриса сглотнула слюну.
— Итак, завтра утром у нас представление. Я что, должна его отменить?
— Думаю, вам придется отменить все спектакли на ближайшие дни.
— До какой конкретно даты?
— На этот вопрос мы сможем ответить лишь после того, как закончим работу на месте.
Начальница выслушала это известие в скорбном молчании.
— У меня тоже есть один деликатный вопрос, — сказал Еннервайн. — Мне нужен список всех сотрудников центра, включая рабочих сцены, вспомогательный персонал, гардеробщиков — всех без исключения, задействованных в подобных представлениях. Как минимум тех, у кого сегодня рабочий день.
— Да, конечно, но для чего? Разве этот случай… — Руководительница замялась в поисках подходящего слова.
— Уголовный, вы хотите сказать? Моя работа состоит как раз в том, чтобы выяснить это, госпожа…
— Бреннер. Собственно, фон Бреннер, но…
— Понимаю: в сфере культуры приветствуется скромность. Однако я хочу задать вам еще один вопрос, последний, госпожа… Бреннер.
— Ничего подозрительного я не заметила.
— Я не об этом. У вас есть список сегодняшних посетителей?
— С этим не ко мне. Резервированием занимается госпожа Дойтике, поговорите с ней.
Упомянутая госпожа оказалась на месте и вскоре предстала перед Еннервайном, настроенная гораздо доброжелательнее своей начальницы. Гаупткомиссар сразу же перешел к делу:
— У вас есть список сегодняшних, посетителей?
— Полного списка, разумеется, нет, но большинство зрителей предварительно резервировали билеты, в обязательном порядке оставляя контактные данные. Треть билетов мы продали через вечернюю кассу — естественно, при этом никто не сообщал нам своих фамилий с телефонами…
— Выходит, у вас зафиксировано около трехсот имен с соответствующими телефонными номерами?
— Да, около того.
— Вы могли бы отксерокопировать для меня этот список?
— Конечно.
— Тогда будьте так добры, сделайте это прямо сейчас.
— А вы позволите мне задать один вопрос? Что с тем молодым человеком, который лежит внизу, на каталке?
Собеседники посмотрели вниз, в боковой проход. Действия врачей, столпившихся вокруг ложа Инго Штоффрегена, уже не были такими лихорадочными, как раньше. Не слышалось ни отрывистых распоряжений, ни данных в миллилитрах и миллиграммах. Один из санитаров пожарной команды снял шлем и закурил сигарету.
К сожалению, это не означало, что для «железного человека» самое страшное осталось позади. Перевозчик душ Харон уже сопровождал его через реку Стикс в подземное царство мертвых. Возможно, Инго даже сам правил лодкой. Или преодолевал эту дистанцию вплавь, на скорость.
6
— Какой именно звук вы слышали — треск или щелчок?
— Треск, щелчок — какая разница?!
— Очень большая. Не могли бы вы описать услышанное поточнее?
— Нет, не могу. Я шел слушать концерт, а не анализировать отдельные звуки.
«Хорошенькое начало расследования», — подумал обермейстер полиции Иоганн Остлер. Муть какая-то, а не показания. Свидетель сидел на балконе и не видел ничего, ровным счетом ничего, и даже не может толком сказать, что именно он слышал.
— Но ведь треск и щелчок — это совсем разные вещи, — терпеливо сказал полицейский. — Звук был скорее глухой — или скорее звонкий? Для нас это очень важно. Попытайтесь, пожалуйста, вспомнить.
— Я могу сказать только одно: шум был едва ощутимым и длился совсем недолго. Не будьте таким педантом. Слова «треск» и «щелчок» просто пришли мне в голову первыми.
— Вы могли бы воспроизвести этот звук?
— Как это — воспроизвести?
— То, что вы слышали, напоминало «крк»… — Остлер изобразил звук ломающегося стаканчика для йогурта, — или скорее «фумп»?
Последнее очень походило на удар острой мотыгой по мешку, набитому картошкой.
— Скорее «фумп».
— Значит, «фумп». Вы уверены?
— Да, теперь я ни капли не сомневаюсь: прозвучало нечто вроде «фумп».
— Большое спасибо, вы нам очень помогли. Вот номер телефона, позвоните в участок, пожалуйста, если вспомните что-нибудь еще.
Дама в пышном вечернем платье положила в рот жевательную резинку и стала жевать ее под мелодичное позвякивание собственных серег. Ее наряд был безнадежно испорчен, макияж расплылся, но ни одной травмы она, похоже, не получила. Еннервайн глядел как завороженный на грудь женщины, где красовалась громадная брошь в виде паука.
— Меня зовут Эрика Цигенспёкер, я педагог по классу фортепиано. На концертах я всегда сижу с закрытыми глазами, поэтому ничего не видела.
— Но ведь одна из жертв, а именно вторая по счету, пробиралась мимо вас на свое место. Возможно, вам даже пришлось встать, чтобы пропустить опоздавшего. Разве в тот момент вы не обратили на него внимания?
— Я открыла глаза лишь на несколько мгновений и закрыла их снова.
— А потом?
— Потом я услышала: «Р-р-румс!»
— Вы сидели совсем рядом с тем злополучным местом и слышали только «р-р-румс!», больше ничего? Как вы это объясните?
— Чего же тут объяснять? Передо мной уже никого не было, тот опоздавший, слава Богу, протиснулся мимо. И вдруг раздается этот отвратительный звук. Что за неандерталец, подумала я, он даже сиденье не может откинуть как следует!
— И что было дальше?
— Услышав это «р-р-румс!», я инстинктивно отвернулась в сторону.
— Так-так. Значит, инстинктивно.
— Да, именно инстинктивно! Потом началась неразбериха, и я бросилась к выходу. Поскорее бы выбраться отсюда, только и было у меня на уме.
— И вы побежали, даже не поглядев в сторону пострадавшего, не попытавшись понять, что произошло?
— Послушайте, чего вы от меня хотите? Вы считаете, это я сбила с ног того нарушителя спокойствия? Отхлестав его своей программкой, да?
— Нет, конечно, я ничего такого не имел в виду, госпожа Цигенспёкер. Но разве у вас не промелькнула мысль, что человеку может понадобиться медицинская помощь?
— Вы смеетесь надо мной? В зале сидела добрая половина врачебного состава больницы, а первую помощь должна была оказывать я, скромная учительница музыки?!
— Я все понял, госпожа Цигенспёкер. Теперь у вас есть мой телефон, звоните, если все-таки вспомните что-нибудь еще.
Пугливая лань в пышном вечернем платье, скромная учительница музыки, уже не смотрела на гаупткомиссара. Схватив в каждую руку по туфле, дама в позвякивающих серьгах помчалась прочь босиком — наверное, опять под влиянием инстинкта самосохранения. «Смерть взмахнула косой в двух шагах от нее, и это многое извиняет», — подумал Еннервайн, выключая диктофон. Уже опрошены несколько свидетелей, но ничего толкового они не рассказали — кроме того, что слышали удар или грохот, дребезжание или треск, шорох или царапанье. Всякие «р-р-румс!» и «бом!». Некоторые уверяли: звук был, как будто что-то раскалывается или лопается, а один мужчина упрямо твердил, что слышал «тс-с-са-вонк!». При этом никто ничего не видел.
