Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 39
– Что ж, тогда… – он смотрит на большие напольные часы. – Обед у нас в пять. Нынче в пять, Сонечка?
– В пять, Левушка. Мы с Таней как раз доиграем сонату.
– Хорошо. Афанасий сейчас проводит вас в комнату. Отдохнете с дороги.
– Граф, я бы хотел посмотреть книгу.
– Да, да, конечно… Пойдемте со мной.
Он выходит из гостиной, дамы продолжают играть. Клиент идет по анфиладе, я – за ним.
– Все-таки Бетховен невозможный композитор, – произносит он на ходу. – Глухой человек способен придумать красивую мелодию, но придать ей совершенную музыкальную форму он неспособен. И от своей неспособности он злиться начинает, и долбит, и стучит, и гремит, и пускается в повторы. А наша публика ему за это почему-то аплодирует. Дураки и дуры. Мода, мода… Два модных человека нынче у нашей le public éclairé – Бетховен да Шекспир. Две раздутых посредственности.
– Признаться, я не пробовал.
– Ну вот… – он машет рукой и идет дальше по анфиладе. – А Бетховен, тетеря глухая, сонатки фортепьянные писал-писал, долбил-долбил… и надолбил.
Мы входим в кабинет. Клиент должен дать мне полено, то есть – книгу для чтения. И заказать блюдо. Случай нестандартный. Обычно дрова приходят по почте, а меню обсуждается заранее. Но случается в нашей практике и такое. Тем более что цена – в полтора раза выше обычной.
– Книга, книга… – он стоит над заваленным бумагами столом, по-прежнему засунув левую руку за поясок. – Это громко сказано.
– Вот оно, – клиент выуживает из бумажного вороха тонкую стопку желтой бумаги, исписанной от руки широким, стремительным почерком, протягивает мне.
Беру. Мда, это не книга. Рукопись. По объему – рассказ. 34 страницы. Что же можно на этом приготовить?
– Вы сперва прочтите, а потом обсудим меню.
Лев Толстой
ТОЛСТОЙ
Перевожу взгляд на клиента, но он опережает:
– Я только вчера закончил. Даже Соня еще не прочла. Присаживайтесь.
Он кивает на небольшой кожаный диван. Усаживаюсь с рукописью.
– А я пока делом займусь, – он отходит в угол кабинета, снимает с гвоздя кожаный фартук, надевает.
Только сейчас замечаю, что в углу стоит колодка с натянутым сапогом, а рядом – табуретка и столик с сапожными принадлежностями. Толстой усаживается на табуретку, берет молоток, зачерпывает из коробочки маленькие медные гвозди, сует их себе в рот, один гвоздик ставит на подошву сапога и с одного удара вколачивает. Вытягивает изо рта другой гвоздик и тоже вколачивает. Заметив, что я смотрю на него, поворачивается и внимательно подмигивает мне.
Начинаю читать:
Весна пришла к жителям правого берега великой реки, как всегда, неожиданно, как чудо и подарок, хотя ею уже давно и сильно пахло в воздухе, и осевший мокрый, рыхлый и потемневший снег дышал ею, и птицы беспокойно несли ее на своих крыльях, а люди, живущие в этом большом селе, встречаясь, произносили это свежее, радостное и такое нужное им слово все чаще и чаще, словно подгоняя ее приход.
Люди знали, что весну им принесет большой человек с левого берега. Он всегда приходил внезапно, хотя все его ждали, как ждут осенью снега, в засуху – дождя, а теперь – тепла и пробуждения уставшего от зимы мира. И в этот март люди поглядывали на реку, покрытую старым, вздувшимся льдом, втягивали ноздрями сырой воздух и произносили имя этого человека.
И человек пришел – с левого берега, как всегда, в разгаре дня, когда солнце стояло в зените и дарило свое уже сильное тепло еще покрытой снегом земле, людям, зверям, деревьям и птицам, так хотящим весны. Как всегда, первыми его увидали крестьянские дети; быстрые и громкие, словно галчата, они выбежали на обрыв, и их голоса зазвенели в свежем воздухе:
– Толстой пришел! Толстой пришел!
Взрослые, услыхав детей, заспешили на берег, побросав дела свои. Женщины и мужчины, бедные и богатые, забыв про свои нужды и попечения, про то, что их разделяло, отталкивало, ссорило или соединяло, роднило и сближало между собою в жизни, спешили вместе к обрыву по истоптанному снегу, щурясь на солнце и радуясь, как может радоваться человек празднику.
Вскоре весь берег был покрыт людьми. Они стояли, глядя на реку, по которой шел большой человек. Сперва на том берегу развиднелась лишь точка. Дети первыми увидали ее. На первый взгляд, это мог быть обычный человек, решивший пересечь реку с левого берега на правый. Но обычный человек не пошел бы по торосам, а направился бы, как и все жители двух деревень левого берега, по проторенной дороге, которая уже вторую неделю как поплыла и полна была стоячей воды, так что ходить по ней надо было непременно в рыбацких сапогах или на деревянных ежиках-ходулях. Поэтому перестали уже ходить и ездить на санях, боясь полыней и играющего льда, который вот-вот должен был тронуться. Идти по торосам, не боясь старого, тающего льда, способен был лишь один человек. Точка с каждым шагом росла, и стало всем понятно, что это именно он.
– Толстой! Толстой! – звенели детские голоса.
– Пришел, пришел! – переговаривались в толпе.
Крестьяне молодые и старики, нищие, купцы и шорники, рыбники и лабазники, бабы и девки, русские и сомалийцы, грузины, татары и чеченцы, и даже две согнувшиеся от времени старухи-эфиопки толпились на обрыве, заслоняясь ладонями от яркого полуденного солнца, и смотрели на приближающуюся фигуру идущего. А она росла с каждым шагом. Лед вокруг нее блестел на солнце, торосы переливались искрами, словно множество огоньков воспламеняли наросший за зиму лед, норовя поджечь его и освободить уставшую дремать под ним реку.
– Пришел, батьюшко, не забьил нас, – шамкала большим ртом старуха-эфиопка, отирая слезы заскорузлой темной рукою.
– Не бросил… одарил… уважил, – кивали головами бабы, словно кланяясь идущему.
– Таперича и начнется! – подмигивал и толкал баб толстый и пьяноватый лабазник в распахнутом полушубке.
– Подоспело, стало быть! – тряс головой высокий старик-рыбник, разевая беззубый рот и делая рукой рубящее движение.
– Всегда на удивление вовремя приходит, хоть часы сверяй! – одобрительно и серьезно смотрел богато одетый купец-грузин с золотой цепочкой на животе, в алых сафьяновых сапогах, с красивым и умным лицом.
Шестеро загорелых албанцев, только третий месяц как проживающих в селе, стояли вместе и смотрели на реку блестящими, черными глазами, быстро переговариваясь на своем языке. Чуть поодаль стояли две албанские женщины, молодая и постарше. Красивая, бледнолицая, чернобровая и черноглазая старшая стояла насупившись, явно недовольна, что ее оторвали от важного дела. Было видно, что она беременна. Смуглое, некрасивое лицо молодой было возбуждено и светилось той радостью ожидания чуда, которое случается в суровой и хлопотливой сельской жизни так редко, вспыхивая, словно радуга после грозы, и гаснет быстро и так же чудесно, едва люди заметили и обрадовались этому чуду. “Не пропустите же это чудо теперь!” – словно говорило всем это лицо.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 39
