У тебя уж больше нет любовницы; но я нахожу опять друга, и ты также его находишь, которого сердце может возвратить тебе гораздо более того, чего ты лишился. Юлия уже за мужем, и достойна сделать счастливым честного человека, соединившего с нею свою участь. После толиких заблуждений, благодарите небо, что оно спасло вас обеих, ее от бесславия, а тебя от сожаления о томе, что ты лишил ее чести. Почитай новое ее состояние; не пиши к ней, – она тебя о том просит. Ожидай, пока она к тебе отпишет, что она скоро сделаете. Вот время, когда я могу узнать, достоин ли ты почтения, которое я к тебе имела, и чувствительно ли сердце твое к непорочному и бескорыстному дружеству.
Письмо XVIII
ОТ ЮЛИИ
Ты от столь давнего времени хранишь все тайны сердца моего, что оно уже не может оставить столь сладкой привычки. В самом важнейшем случае моей жизни, оно хочет излить себя перед тобою. Открой ему сердце свое, любезнейший мой друг; прими в свои недра продолжительные разговоры дружества; если иногда оно побуждает в них распространяться друга, которой говорит, то оно всегда дает терпение другу, которой внимает.
Соединена с участью супруга, или справедливее с волею отца неразрывной цепью, я вхожу в новое состояние, которое не прежде кончится как с жизнью. Начиная оное, обратим на минуту взор на то, которое я оставила; нам не тягостно будет привести на память время толь драгоценное. Может быть, я найду в нем наставления полезнее употребить то, которое мне остается; может быть, и ты найдешь некоторой свет для изъяснения того, что в моем поведении было всегда от глаз твоих закрыто. По крайней мере, рассуждая о том, что мы были друг для друга, наши сердца лучше восчувствуют, чем они обязаны себе до конца нашей жизни.
Почти уже шесть лепи тому, как я в первой раз тебя увидела. Ты был молод, хорош, любезен; другие молодые люди казались мне прекраснее тебя: но ни один не производил во мне ни малейшего движения, и сердце мое предалось тебе с первого взгляда; я чаяла видеть на лице твоем черты души, какая для моей была надобна. Мне казалось, что мои чувства служили только орудием к чувствованиям благороднейшим. И я любила в тебе не столько то, что видела, как то, что воображала сама в себе чувствовать. Нет двух месяцев, как еще я думала, что не обманывалась; слепая любовь, говорила я себе, справедлива; мы были сотворены один для другого; я была бы его, если б порядок дел человеческих не возмущал согласия природы; и ежели бы кому-нибудь позволено было наслаждаться благополучием, то мы бы могли быть благополучны.
Мои чувствования были обоим нам общи; они бы меня обманули, если б я одна их испытывала. Любовь, которую я знала, не могла иначе родиться, как от взаимного сходства и согласия душевного. Почти никогда не любят, если нелюбимы; по крайней мере, тогда не любят долго. Сии страсти без взаимности делающие, как говорят, столько несчастных, основаны на одних только чувствах; и ежели иногда проницают до души, то по ложным сходствам, которые скоро выводят из обмана. Любострастие не может обойтись без наслаждения, и им истребляется. Истинная любовь не может обойтись без сердца, и столько продолжается, сколько произведшие ее сходства. Такова в начале была любовь наша; такова она будет, я надеюсь, до конца наших дней, когда мы ее лучше расположим. Я видела, я чувствовала, что я была любима и что заслуживала быть любимою. Язык мой был нем; взгляд был принужденный, но сердце давало разуметь себя: мы скоро испытали между собою нечто такое, что делает молчание красноречивым, что заставляет говорить потупленные глаза; что робкую стыдливость делает дерзновенною, что изъявляет желания страхом, и открывает все то, чего сказать не смеет.
Я чувствовала свое сердце, и почитала себя погибшею при первом твоем слове. Я приметила, как мучительна тебе была твоя скромность; я хвалила сие почтение, и стала любить тебя больше; я искала наградить тебя за тягостное и необходимее молчание, без нарушения моей невинности; я принуждала природную мою склонность, и подражала Клере; я стала шутлива и резва как она, что предупредишь важные изъяснения, и показывать все нежные ласки под покровом сей притворной веселости, Я хотела сделать столь сладким настоящее твое состояние, чтоб опасность перемены умножала твою воздержность. Все то мне худо удалось; не остаются безнаказанно выходя из своего положения. Безумна я была; я ускоряла свою гибель вместо того, чтоб ее предупреждать, я употребляла яд вместо лекарства, и что долженствовало заставить тебя молчать, то самое говорить тебя заставило. Бесполезно притворною холодностью я удаляла тебя, бывая с тобой наедине; сие принуждение мне также изменило: ты стал ко мне писать. Вместо того чтоб бросить в огонь первое письмо твое, или отдать матери, я осмелилась его развернуть. Вот преступление мое, а все прочее было уже необходимое последствие. Я хотела удержаться, чтоб не ответствовать на опасные сии письма, от прочтения которых не могла я удержаться. Сия ужасная борьба расстроила мое здоровье. Я видела пропасть, куда готова была низвергнуться: я ужасала сама себя, и не могла на отъезд твой согласиться. Я впала в некоторый род отчаяния; я лучше хотела, чтоб тебя вовсе не было, нежели чтоб ты моим не был: я до того дошла, что желала твоей смерти, и даже у тебя ее просила. Небо видело мое сердце; такое усилие должно искупить некоторые заблуждения.
Видя, что ты был готов мне повиноваться, должно было говорить. Я получила такие наставления от Шалиоты, которые дали мне лучше узнать опасности сего признания. Любовь, которая то из меня исторгла, научила меня однако ж избежать следствии. Ты стал мне последним прибежищем; я столько доверенности к тебе имела, чтоб вооружишь тебя против моей слабости; я почитала тебя достойным спасти меня от себя самой, и в том не обманулась. Видя твое уважение к столь драгоценному залогу, я узнала, что моя страсть не ослепляет меня в добродетелях, которые я в тебе находила. Я предалась тем безопаснее, чем больше мне казалось, что наши сердца были довольны друг другом. Быв уверена, что нет в сердце моем кроме чувствований честных, я вкушала без осторожности всю приятность сладкого дружеского обхождения, увы! я не видела, что небрежение мое умножало зло, и что привычка была опаснее любви. Тронута твоею скромностью, я думала, что могу безопасно уменьшить и свою воздержность; в невинности моих желаний, я хотела ободрить в тебе самую добродетель нежными ласками дружества. Ко в Кларенской роще я узнала, что много на себя надеялась, и что не должно ничего позволять чувствам, когда в чем-нибудь хотят им отказывать. Мгновение, одно мгновение воспламенило меня таким огнем которого ничто погасить не могло; и ежели моя воля еще сопротивлялась, то однако ж с того часа развращено было мое сердце.
Ты разделял мое заблуждение; письмо твое привело меня в трепет. Опасность была сугубая: и чтоб мне защититься от тебя и от себя самой, должно было удалишь тебя. Сие было последнее усилие умирающей добродетели; убегая меня, ты довершил сбою победу; и как скоро я тебя больше не увидела, то моя тоска отняла у меня последние силы тебе сопротивляться.
Отец мой, оставив службу, привез с собой Г. Вольмара; жизнь, коею ему он обязан, и двадцатилетнее знакомство, сделали союз их столь приятным, что он не мог с ним разлучишься. Г. Вольмар, хотя уже в летах, богат и знатного роду, однако не нашел еще жены, которая бы ему была пристойна. Отец мой говорил ему о своей дочери, как человек желающий иметь зятем своего друга; надобно было ее видеть, и в сем намерении они вместе приехали. Мой рок хотел, чтоб я понравилась Г. Вольмару, которой никогда ничего не любил. Они согласились тайно; и Г. Вольмар, имев нужду привесить в порядок многие дела при одном северном дворе, где была его фамилия и имение, просил на то времени, и поехал с сим взаимным условием. По отъезде его, отец мой открыл матушке и мне, что он его назначил мне супругом, и повелел мне таким тоном, которой не оставлял никакого прекословия моей робости, принять его руку. Мать моя, которая довольно приметила склонность моего сердца, и которая чувствовала к тебе естественную привязанность, много раз покушалась переменить сие намерение; не смея точно о тебе предложить, она говорила таким образом, чтоб произвести в моем отце к тебе почтение, и желание тебя узнать; но качество, которого тебе не достает, сделало его нечувствительным ко всем тем, коими ты одарен; и хотя он соглашался, что порода не может их заменишь, однако полагал, что она только одна может дать им цену.
