— Но Розиту ты ведь узнал, когда она вошла, — с упреком прервала она его возражения. — Ты же знал, что она не может быть мне кровной родственницей.
— Ради Бога, Бет! До этого у тебя сто раз была возможность сказать мне правду! Так что мне такая мысль даже в голову не приходила. — Он смотрел на нее со злостью. — Если бы я знал возраст ребенка, когда вчера тебя увидел, и мне бы ничего не сказали о бабушке, может быть, такая мысль у меня и мелькнула бы… Хотя мы всегда принимали меры предосторожности, и я о таких вещах не задумывался. — Злость на его лице вдруг сменилась изумлением. — А что заставило тебя передумать и сказать мне о сыне? Поняла, что я так или иначе все узнаю?
— Я всегда собиралась это сделать! — воскликнула она. — Хотела рассказать вчера вечером, но тебя вызвали в клинику. Между прочим, если хочешь знать, — выпалила она вдруг, — мне было трудно решиться на это, потому что я не знала, как ты отнесешься к моему сообщению.
— Ты боялась, что я отрицательно отнесусь к известию, что у меня есть сын? — возмущенно спросил он.
— Ну, будем откровенны, «отрицательно» — слишком мягкая характеристика для твоего отношения ко мне, — в тон ему ответила Бет. — Откуда мне было знать, не отнесешься ли ты точно так же и к моему сыну.
— Но он и мой сын тоже! — запальчиво возразил Хайме, оставив без внимания ее замечание насчет его отношения к ней.
— Я удивляюсь, что ты мне поверил на слово и не потребовал сделать анализ крови или что-то еще!
— А что бы ты выиграла, солгав в таком деле? — резко спросил он. И вдруг устало покачал головой. — Бет, неужели ты не понимаешь, что я чувствую? Каково это — обнаружить, что все эти годы жила на свете моя кровинка, а я и не подозревал?
Бет почувствовала, как в ней растет ожесточение.
— А что именно ты чувствуешь, Хайме? — безжалостно спросила она. — Любовь? Но ты же не знаешь моего сына. Может, угрызения совести? Но все, что случилось, естественно! Так уж заведено природой: мужчина получает удовольствие, а женщина расхлебывает последствия. — Бет взглянула на свои руки и с удивлением обнаружила, что они дрожат, хотя она говорила спокойно. Она крепко их сцепила и продолжала: — Или тебя волнует тот факт, что в жилах Джейси течет кровь Кабальеросов, что в нем заложены гены столь прославленного рода? Да, Хайме? — Бет умолкла, хотя ей очень хотелось высказаться до конца. Но она боялась, что выплеснется наружу горечь, мучившая ее все эти годы.
— Ты говоришь так, будто у меня был выбор, а я его отверг! — возмутился Хайме. — Ты же не оставила мне выбора, Бет. Лишила меня права знать о ребенке.
Бет ответила не сразу, стараясь не реагировать на боль, прозвучавшую в его словах.
— И ты бы тогда, без сомнения, совершил благородный поступок — бросил свою невесту, которую обманывал, и женился бы на мне, да? — язвительно заметила она.
— Мы нашли бы выход…
— О, я уверена, ты бы проявил необыкновенное великодушие, — прервала она его, сдерживая насмешку. И вдруг увидела перед собой его прежнее лицо. Оно было согрето теплотой, которую она принимала раньше за любовь. Горечь захлестнула ее с новой силой. Своим предательством он будто вонзил ей в самое сердце кинжал! Но теперь кинжал был у нее в руках, и она нанесет ему ответный удар! — Да, ты прав, Хайме. У тебя тогда не было выбора, но и сейчас у тебя его нет. Потому что Джейси — мой, и только мой, сын. Какие бы чувства ты ни питал к нему, можешь о них забыть, потому что ты для него — никто. Был никем и навсегда останешься никем!
— Почему тогда ты дала ему мое имя? — побледнев, хрипло спросил Хайме. — Почему воспитываешь его как испанца, каковым он и является на самом деле? Почему, Бет, если отец для него никто?
— Во всяком случае, не ради тебя! — запальчиво воскликнула она, почувствовав, что попала в ловушку. — Разве ты не видишь, как много значит для меня Розита? Я люблю ее как родную мать. И поселиться на Мальорке я решила потому, что здесь ее дом. — Она чувствовала, да и выражение глаз Хайме это подтверждало, что ее гневный выпад — не ответ на заданные им вопросы.
Воспитывая Джейси как в испанских, так и в английских традициях, Бет исходила из убеждения, что он имеет неотъемлемое право на принадлежность и к той, и к другой культуре. Узнал бы когда-нибудь Джейси о своем отце или нет, Бет ни в коем случае не скрыла бы его испанского происхождения… Не допустила бы, чтобы он вырос чужим на земле его отца.
— Я понимаю и уважаю твою привязанность к Розите, — спокойно сказал Хайме, — но это не объясняет, почему ты решила дать нашему сыну мое имя и сознательно, как мне кажется, воспитывать его в испанских традициях.
Бет хотела уклончиво пожать плечами, но жест получился устало-покорным. Силы ее вдруг покинули, а с ними и желание отомстить.
— Я не отрицаю, что дать Джейси все, что я могу, побудили меня воспоминания о собственном трудном детстве, — признала она упавшим голосом. — Я хорошо помню, чего была лишена сама, и, наверное, поэтому не хочу лишать Джейси его испанских корней… Это все равно, что отнять у него половину его самого.
— Я не забыл, что ты рассказывала мне о своем детстве, и благодарен тебе за то, что ты делаешь для… Джейси. — Он запнулся, произнося имя сына. — Господи, Бет, ведь ты была так бедна! — взволнованно воскликнул он. — Почему не дала мне знать? Как же ты жила?
— Какое это имеет значение, Хайме? — устало спросила она. Разговор о ее бедности напомнил Бет о происхождении Хайме и о том, что в свои девятнадцать лет она не знала о существовании жестких классовых барьеров. «Неужели все, что между нами произошло, — с грустью думала Бет, — имеет отношение к классовым различиям?» Она была так уверена, что он ее любит, когда он уезжал на несколько дней к отцу в Барселону!.. Однако именно во время этого визита он снова встречался с той девушкой, о которой никогда ей не рассказывал. И именно ту, другую девушку решил назвать своей женой. Наверное, несколько дней, проведенные в своем кругу, открыли ему глаза, что ни на какую иную роль, кроме как партнерши во время отпуска, Бет не годится. А может быть, она приняла за любовь обычное вожделение, толкнувшее его на измену девушке, которую он всегда любил?
— Это было так давно, — тихо, почти про себя, сказала Бет. — Да и какое это имеет теперь значение? Самое главное сейчас — Джейси и его благополучие.
— В этом у нас с тобой полное согласие, Бет, — заметил Хайме. — Самое главное — это Джейси.
Они вернулись в клинику. Бет понимала, что между ними осталось еще много невыясненных вопросов, но перемирие состоялось. Ее тревожила двойственность в ее отношении к Хайме. Но горячая любовь к сыну помогала ей сдерживаться. Горечи и ненависти не должно быть места в их заботах о Джейси, твердо сказала себе Бет.
— Сегодня днем у меня операция, — сказал Хайме, нерешительно остановившись у палаты Джейси. — Увидимся, когда я освобожусь. Ты не возражаешь, если я загляну к нему сейчас? Я же обещал быть там, когда он проснется.
— Можешь не спрашивать, Хайме, — дрогнувшим голосом ответила Бет, увидев мольбу в его глазах, смягчившую отстраненное выражение лица.
