— Я глубоко сожалею, — сказал Самаэль. — Я задал вопрос из чистого любопытства.
— Ты потешаешься надо мной, — возразил дела Рейна. — Я не позволю тебе потешаться.
— Над тобой? Помилуй, дон Йосеф… — изумился Самаэль. — Да я мог бы насмехаться над учеными мужами твоего города, над святым Аризалем, наконец — над теми, кто уделил и мне, будто драгоценному камню, место в своей великолепной мозаике. Подобно царским советникам, на плечи которых возложено царство, несут они на своих плечах весь мир. Но потешаться над тобой, чьи помыслы, несмотря на многие препятствия и бесчисленные бесплодные попытки прошлого, с младых ногтей были устремлены лишь к тому, чтобы погубить меня? Ну уж нет, дон Йосеф, не чета тебе ученые мужи твоего города.
— Это святые люди.
— Верно, они святые люди, — эхом отозвался Самаэль, — когда возносятся на небо, их встречают с радостью и ангелы приветствуют их пением. Они, как я сказал тебе, несут на своих плечах Творенье. Никому из них и в голову не придет ловить меня и убивать.
Дела Рейна молчал.
— По правде говоря, — продолжал Самаэль, — я не верю, что ты, дон Йосеф, сделаешь это. Мир жив своей полнотой, в нем всему есть место. И ты меня не тронешь.
— Оборотись зверем, — сухо приказал дела Рейна.
— Разве люди не лучше зверей? — возразил Самаэль. — Впрочем, я к твоим услугам. Попытаюсь принять облик зверя, а может, лучше таракана или старой лягушки? Только не подумай обо мне плохо, если я не сумею. Ведь я связан.
При этих словах задрожали и поблекли световые нити, глаза Самаэля закрылись, нос принял расплывчатые очертания. Рот на мгновенье разверзся, и блеснули желтые клыки.
— Не могу я сделать, как ты просишь, — сказал он наконец.
— Ты лжешь.
— Сожалею, дон Йосеф, но не в моих силах исполнить твое повеление. Я вообще удивляюсь, что еще жив.
— В моем сердце ты не найдешь сочувствия.
— Это я хорошо понимаю. Но зачем тебе убивать меня силою собственных рук? Погоди немного и ничего не предпринимай, эти нити света так и так убьют меня. Правда, я умру не сразу, а после страшных мучений, но ведь тебе все равно.
— Ты рассуждаешь как женщина, — сказал дела Рейна.
— Что ты знаешь о женщинах?
— Разве ты не боишься смерти? — возмущенно спросил дела Рейна.
— Как знать, — отвечал Самаэль. — Может быть, правы твои сограждане, если считают тебя сумасшедшим. До чего смешны и нелепы твои детские мечты! Мир полон, а ты весь — и только кожа да кости, едва на ногах держишься. Я могу различить каждую косточку твоего скелета. До чего ж безобразным мертвецом ты будешь, дела Рейна!
— Ах ты, ползучая гадина! — взорвался Йосеф дела Рейна. — Сейчас ты изрыгаешь изо рта серу и гнилостное зловоние. Ты гнездишься всюду, словно вошь, а твои приспешники затаились по углам, будто тени. Жаль, что за все эти годы я не подумал о достойных тебя муках… — Еще долго выкрикивал дела Рейна подобные слова, ругаясь и бранясь с видимым удовольствием.
— Что ты взбудоражен, словно старая дева, нашедшая себе наконец жениха, почтенный дон Йосеф? — удалось Самаэлю вставить словечко, пока дела Рейна переводил дух. — Ты еще молод, а запах твоего ученого тела стоит у меня поперек горла, будто куриная кость в нежном пищеводе ребенка. Ученые мужи твоего города умеют насладиться жизнью, и только ты, испанский или португальский ублюдок, никому не даешь покоя. Выпусти меня отсюда, я задыхаюсь!
— Ублюдок, говоришь… Вот я тебе покажу, кто тут ублюдок! — не стерпел дела Рейна.
Глаза Самаэля начали слегка косить.
— Сожалею, — проговорил он, — сожалею о только что сказанных словах. Я когда-то был видным красавцем, но безобразие исказило мой облик и проникло внутрь, в речения, которые вырвались без моего ведома. Может, только ты один из всех людей и сумеешь еще увидеть остатки моей красоты и запомнить, каким я был прежде.
— Ты назвал меня ублюдком, — повторил дела Рейна и посмотрел, как это величавое созданье жалко съежилось на низенькой скамейке.
— Прости меня, дон Йосеф. Сидим с тобой в этой бедной лачужке, тогда как стоит тебе только намекнуть, и мы можем отправиться в пленительное плавание по бескрайнему морю к какому-нибудь премилому островку. Ведь мир полон островов счастья, дон Йосеф.
Дела Рейна глянул в окно, и ему показалось, что там посветлело, но любопытство заставило его позабыть обо всем.
— Ходят слухи, — сказал он, — что капитан Колумб при помощи чудо-птицы и карты, которая необъяснимым образом оказалась однажды ночью у него на столе, доплыл до райских стран. Да только все это больше похоже на детские сказки.
— Сказки, говоришь ты? Каждое твое слово — чистая правда. Капитан Колумб доплыл до берегов рая.
— На судне? Возможно ли это? — пробормотал дела Рейна. — И кто же живет на тех островах?
— Жители островов счастья всегда веселы. Они не знают, что такое грех и изнурительный труд. Они понимают язык живущих рядом с ними зверей. Хлеб там растет прямо на деревьях, а кусты отягощены обильными плодами, оттого что некому сорвать их. Там нет законов, а потому нет и преступлений, каждый живет в свое удовольствие, не зная ни вины, ни страха смерти. Жители тех островов играют на свирелях, поют и резвятся. Если б и ты захотел побывать там, нет ничего легче. У меня есть корабль в далекой стране, в порту города Тир, который зовется также Цидоном. Мы можем пуститься в плаванье хоть сейчас, — поверь, я сведущ в морском деле не меньше капитана Колумба.
Не желая попасться в ловушку, дела Рейна переменил тему:
— Вправду ли вы, ангелы, противились сотворению человека?
— Вполне возможно, — Самаэль едва сдержал зевок, — я уж не помню точно, как это было.
В хижине воцарилось молчание.
«Самаэлю вот-вот придет конец, — подумалось Йосефу дела Рейна, — спрошу-ка я что-нибудь еще».
И тут же возникли у него в голове вопросы об испанском короле, правителе мира, о городе Авила, о деревянных и медных приборах для измерения звездных путей, о том, что станет с девочкой Еленой, и даже о смысле некоторых библейских стихов, значение которых виделось ему иначе, чем великим толковникам.
— А что делает сейчас капитан Колумб?
— Я вижу Христофора Колумба сидящим в шалаше из ветвей сандалового дерева, на берегу журчащего ручья, в окружении милых юных прелестниц: волосы их длинны, и на голове у каждой — венок из полевых цветов и зеленых листьев. А рядом юноши собирают сладкие корнеплоды, да так, что им не приходится при этом потрошить чрево матери-земли.
— Любовь к этому капитану переполняет мое сердце.
— Все мы чувствуем так же, — сказал Самаэль. — Если хочешь, я отведу тебя к нему.
— Отведешь?
— Говоря «отведу», я не имел в виду пешком. Я могу отвезти тебя, как на послушном всаднику муле, который взбирается по горной тропе, не сворачивая ни вправо, ни влево.
