Аарон помнил, как однажды, когда им было по четырнадцать, они с Оснат оказались рядом с домом Алекса. Алекс отвечал за распределение нарядов на работу, а его жена Рива работала медсестрой в кибуце.
Чтобы подойти к главному входу, нужно было обойти дом с тыльной стороны, на которую выходили большие, открытые по случаю жары окна. Оснат была уже рядом с пальмой, которая когда-то росла под окном и которую давно уже срубили, чтобы она сама не упала. Она приложила дрожащий палец к губам и крепко сжала его руку. Тогда до Аарона донесся по-сестрински нежный голос Ривы, с которым она всегда обращалась к пациенту, когда делала перевязки или уколы. Вот именно таким мягким и рассудительным голосом Рива сказала: «Конечно, за Оснат нужно приглядывать. С такой наследственностью, как у нее, ей трудно будет вписаться. Я разговаривала с ее матерью и хочу сказать, что за девочкой нужен глаз да глаз, потому что такие вещи передаются с генами и однажды, когда эти гены заявят о себе, может быть поздно. Она уже сейчас смотрит так же, как ее мать».
Он не забыл, как Алекс что-то произнес в ответ, как Оснат тяжело задышала и от вспыхнувшего в ней гнева еще крепче сжала его руку. Тогда ему стало больно, но сегодня, когда Оснат рассказала ему о сцене в столовой, ему стало еще больнее, чем тогда, тридцать лет назад. Не обращая внимания на увещевания стоявших рядом людей, Това кричала на всю столовую: «Шлюха, ты разбиваешь семьи, ты такая же, как и твоя мать, вот кто ты».
Оснат сжимала его руку так сильно, что, несмотря на коротко подстриженные ногти, на руке на следующий день выступили синяки. А вкрадчиво-ласковый голос Ривы продолжал: «Чего можно ожидать от дочери нимфоманки? Ее мать — больная, неужели это трудно понять? Это болезнь. Я читала об этом, и лекции нам об этом читали. Ты должен понять, что это у нее в генах, а у нее сейчас как раз подходящий возраст, и если ее не держать в строгости, то она сначала совратит всех мальчиков в кибуце, а потом начнет разбивать семьи. Ты говоришь так, словно мы с тобой никогда такого не видели».
Оснат застыла и не смогла броситься прочь сразу, а Аарон все боялся, что если она побежит, то ее шаги будут слышны через открытое окно в комнате. Вместо того чтобы побежать, она села на землю там, где стояла. Его руку она отпустила только тогда, когда снова поднялась и попросила не оставлять ее одну. Они молча пошли в сторону водонапорной башни, и шаги ее были неестественно медленными. Он хотел как-то утешить ее и даже приготовил несколько успокоительных фраз, но так и не решился произнести ни слова.
Он просто плелся за ней, не прикасаясь ни к ее обнаженному плечу, ни к буйным волосам. Они дошли до водонапорной башни, и ему казалось, что она его просто не замечает. Когда он уже больше не мог выносить молчания, то обнаружил, что его голосовые связки отказываются слушаться и он не может произнести ни звука. Он нежно прикоснулся к ее руке, и она, до этого безучастно смотревшая куда-то вдаль, резко сбросила его руку. Тогда он поцеловал ее, и губы Оснат показались ему сладкими на вкус. Ничего плотского в этом поцелуе не было — он просто хотел как-то ее утешить. Сначала она поняла это его желание, но потом резко отстранилась, словно вспомнила слова, только что произнесенные Ривой. «Я им покажу, — сказала она. — Я выйду замуж девственницей, вот увидишь!» Они продолжили свой путь, и по дороге она говорила: «И не подумаю уезжать отсюда. Мне некуда ехать, да и нравится мне здесь. Пусть мне сейчас здесь несладко, но наступит день, когда я буду счастлива, и им придется взять свои слова назад».
Сегодня, когда Аарон ждал ее, разглядывая картины на стенах и цветы в вазе, стоявшей на телевизоре рядом с большой фотографией Ювика, он размышлял о том, как скромно она жила, какой аскетичной была обстановка ее комнаты. У нее не стоял огромный холодильник, о котором Моше мечтательно говорила Хавале. У нее не было даже кофемолки. Он удивился непритязательности ее вкуса, сформировавшегося за эти годы. Мебель стандартная — трехсекционный диван и два мягких кресла в коричневых тонах, коричневый стол и небольшой бежевый коврик. Чистота безукоризненная. Ему вспомнилось, как Лотте говорила: «Когда приходит черед Оснат убирать дом для детей, на полу так чисто, что на нем можно есть». Он машинально включил телевизор, и на экране появилась она и другие руководители кибуца. Лицо Моше казалось бледным и серым. Аарону вспомнилось, как он сам появлялся в новостях, когда бастовали учителя, а потом студенты. Со звуком было что-то неладное, и голос Моше был еле слышен. Раздался строгий официальный голос Оснат: «Ставлю на голосование. Пожалуйста, поднимите руки те, кто за создание комитета». Он понял, что она ведет собрание. В сидевших полукругом людях Аарон, кроме Моше и Оснат, узнал еще Апекса, который за эти годы как-то усох и стал совершенно лысым, а также Джоджо, который в последние годы был казначеем кибуца. Других членов секретариата он не узнал; увидел лишь, что Дворка сидит с непроницаемым лицом в углу.
Перед секретариатом сидели члены кибуца. Аарон улыбнулся, когда увидел, что Фаня сидит на том же месте, что и тридцать лет назад — в предпоследнем ряду у окна, — и что-то вяжет. Разница была лишь в том, что зал был новый, в новом здании, на первом этаже которого был устроен питьевой фонтанчик с холодной водой, а в туалетах появилась декоративная плитка. Для инвалидных и детских колясок предусмотрели пандус. На второй этаж вела широкая лестница, а на стенах по сторонам окон висели портьеры.
Моше встал, сосчитал поднятые руки, прошептал что-то Оснат, и та принялась писать на листе бумаги. «Кто против?» Вновь поднялись руки. «Против двадцать три. Воздержавшиеся?» Моше спрашивал автоматически, а когда считал голоса, его губы беззвучно шевелились. Затем он произнес:
— Нужно понимать, что это лишь начало процесса. Окончательное голосование будет происходить по-другому. Для реализации плана нам потребуется большинство в две трети голосов. Ни один из кибуцев не перейдет на совместное проживание родителей с детьми до тех пор, пока за это не проголосуют две трети его членов, даже если не будет предусмотрено специального жилья для престарелых. Это относится и к нам, причем даже в большей степени, поскольку мы затеваем этот грандиозный проект.
В первом ряду поднялась рука, и Аарон услышал старческий женский голос:
— Хочу сказать для протокола, что мы и о других людях должны подумать, а не только о себе. Если кто-то — я не хочу называть имена, — кто выступал сегодня, позаботится еще и о других, то поймут, что все перемены обещают только хорошее. К ним трудно привыкнуть, но всегда приятно, когда думают об общей пользе. Не хочу повторять то, что сказал Зив, а лишь замечу, что не все согласны с выступавшими сегодня.
— Хорошо, Хавива, — сказал Моше, — мы включили твое замечание в протокол. — Затем он повернулся к Оснат, которая как раз произносила:
— У нас осталось мало времени, чтобы обсудить два очень непростых вопроса. Первый вопрос нашей повестки дня: комитет по высшему образованию отклонил просьбу Цвики о том, чтобы его отправили учиться в Лондон. Но он не согласился с решением комитета и хочет, чтобы его просьбу рассмотрел совет. Пусть Цвики выйдет и изложит суть проблемы.
