В честь этой победы был устроен торжественный вечер.
Как радостно сознавать, что гибель искусства отсрочена!
Актеры, певцы, танцовщики, профессора —
все облегченно вздохнули.
Остаться на сцене, творить для них означало – жить.
Пауле теперь не придется молчать,
Ей разрешили устраивать сольные концерты,
Правда только в еврейском театре и для еврейской публики,
В культурном подобии гетто.
Ассоциация просуществует несколько лет,
Хотя ее будут душить запреты, ограничения, строгий надзор.
А в тридцать восьмом году Зингер уехал к сестре в США.
Именно в это время и разразилась Хрустальная ночь.
Магазины евреев были разграблены, убиты десятки людей.
Сестра умоляла Курта остаться и жить в Америке —
Это его единственный, невероятный шанс.
Так он спасется от смерти, почти неизбежной.
Вдобавок ему обещали должность в тамошнем университете.
Но нет,
Он обязан вернуться на родину
И спасти все, что может быть спасено, – так он сказал.
Курт вернулся в Европу через Роттердам.
Друзья его уговаривали задержаться хоть здесь,
Ведь культурную ассоциацию все равно уже распустили.
Возвращаться в Германию тридцать восьмого – верная гибель.
И Курт, уступив, остался в Голландии.
Снова начал бороться с помощью музыки и искусства,
Повсюду давал концерты,
Но тиски неумолимо сжимались.
Сколько раз он мог бы бежать и спастись,
Однако хотел быть рядом с друзьями,
Служить иллюзорной защитой им всем, таким беззащитным.
Мужество Курта не знало границ.
На фото он выглядит могучим атлетом с пышной шевелюрой.
В сорок втором году его отправили в лагерь Терезин,
Там держали артистов, деятелей культуры и прочих интеллигентов.
Терезин считался образцовым лагерем,
Витриной для делегаций из Красного Креста,
Для посетителей, слепых к тому, что спрятано за витриной.
Для них там ставили спектакли в знак полного благополучия,
А Зингер – тот мог даже играть.
Подняв дирижерскую палочку, он управлял оркестром,
То есть выжившими музыкантами,
Которые в эти недели умолкали один за другим
И умирали, без церемоний.
У Зингера никого не осталось, кроме двух доходяг-скрипачей,
Но он до конца продолжал поддерживать умирающих.
Никто не верил в спасение, кроме него самого.
И вот наступил тот день, когда он погиб от истощения.
Смерть настигла его в январе сорок четвертого года.
Он пал непобежденным.
3
Но пока на дворе еще был тридцать третий.
Шарлотте уже не верилось, что ненависть может утихнуть:
И дело не в бесноватых вождях, а в целой германской нации, —
Страна подчинилась своре безжалостных палачей.
В апреле они объявили бойкот еврейских товаров,
А потом Шарлотта увидела, как громят еврейские лавки.
Толпы погромщиков злобно скандировали:
Все, кто покупает у грязных евреев, – свиньи!
Трудно представить ужас Шарлотты.
Теперь то и дело вводились новые унизительные законы.
У школьников требовали свидетельства о рождении
Не только отца и матери, но также и их родителей.
Некоторые дети вдруг узнали о своих еврейских корнях,
И от них стали шарахаться, точно от зачумленных:
Это дурная кровь!
Матери запрещали дочкам дружить с одноклассницами-еврейками:
А вдруг еврейство заразно?!
Однако были и несогласные.
Для борьбы с нацистами нужно сплотиться, объявляли они,
Но такое опасно было произносить во весь голос,
Поэтому говорили все тише и тише,
А затем и вовсе умолкли.
Альберт как мог успокаивал дочь,
Но разве слова способны умерить ненависть окружающих?
И Шарлотта совсем замкнулась в себе,
Читала по-прежнему много, а мечтала все реже и реже.
Именно в этот период в ее жизнь вошло рисование.
Страсть к Возрождению ей помогла забыть о своей эпохе.
4
Летом бабушка с дедом отправлялись обычно в поездки.
В этом году они собрались в долгий культурный вояж по Италии
И хотели бы взять с собой внучку.
Несмотря на былые тревоги, Альберт и Паула дали согласие:
Девушка будет счастливей вдали от нависшей над ними угрозы.
Для Шарлотты же эта поездка станет важным этапом.
Ее старики помешаны на древних цивилизациях,
На всем, что напоминает античные руины.
Особенную страсть они питают к мумиям
И, разумеется, к живописи.
В Италии Шарлотта расширила свой кругозор,
Перед нею открылись новые горизонты.
От некоторых картин она приходит в экстаз,
Ее сердце колотится, как у влюбленной.
Лето тридцать третьего года – духовное рождение девушки.
В становлении творческой личности есть ключевой момент,
Миг, когда начинает звучать собственный голос художника,
И в нем расплывается сгусток эмоций,
словно кровь в прозрачной воде.
Во время поездки Шарлотта расспрашивала о матери.
Ощущение ее близости растаяло в дымке прошлого,
Свелось к обманчивым чувствам, к поблекшим воспоминаниям.
Девушке грустно думать, что мамин голос и запах почти забылись.
Бабушка избегала этой слишком больной темы,
Шарлотта наконец поняла, что лучше не задавать вопросов,
И загробная жизнь Франциски продолжилась в тишине умолчаний.
Обстоятельства ее смерти – пока еще тайна для дочери.
